Орел смотрит на солнце - [41]
— Ах, вы, окаянные черти! — кричал я, стараясь осветить лампой место схватки котов, и… увидел Илью Ефимовича Репина рядом с закутанной в теплый вязаный платок его женой — как потом я узнал, Натальей Борисовной Нордман (Северовой).
Илья Ефимович, в распахнутой меховой шубе, снял шапку и проговорил, несколько как будто сконфуженно:
— Простите великодушно! Мы думали, что попали к Корнею Ивановичу Чуковскому!
— Дача Чуковского — через одну в этом же порядке, если идти налево, — сказал я, гораздо более сконфуженный, чем Репин.
Еще раз извинившись, Репины ушли, а я вошел к себе в полном смятении чувств.
Из этого состояния вывел меня Чуковский, который не больше как через пять минут появился у меня, пальто внакидку:
— Что это вы кричали на Илью Ефимовича? Пойдемте со мною вместе, — извинитесь.
Я, конечно, пошел и увидел, что Репин очень весел. Встретил он меня патетически:
— Маль-чиш-кой в Чугуеве босиком по улицам я бегал — никто на меня так не кричал!..
— Да ведь я не на вас кричал, Илья Ефимович, на котов! — пробовал я вставить, но он заготовил целую речь и продолжал:
— В иконописной мастерской работал — никто на меня так не кричал! В Академию художеств поступил — никто на меня так не кричал! В Италии был — никто на меня так не кричал!
С каждой фразой он становился все патетичнее.
— Ректором Академии стал — никто на меня так не кричал!
Дальше я уж не стал слушать, расхохотался и завертелся с ним по комнате…
…К. Чуковский познакомил меня с художником, которого заочно я знал с детства, который — я повторяю это — наравне с Пушкиным, Лермонтовым, Гоголем и Тургеневым, сам не зная о том, формировал меня как писателя».
Можно себе вообразить, до чего был счастлив Сергей Николаевич в эти зимние дни. Репин писал тогда свою картину «Пушкин в актовом зале Лицея», Ценский — поэму «Движения». По средам в «Пенатах» собирались гости — литераторы, художники, музыканты, артисты. Бывал там и Сергеев-Ценский. Там он подарил Репину своего «Бабаева», а через неделю спросил Илью Ефимовича, понравился ли ему роман.
«— Ишь какой скорый! — сказал Репин. — Мы с Натальей Борисовной читаем вашу книгу по нескольку страничек в день.
— Тоже читатели! — в шутку заметил Ценский.
— А что же вы думаете, в самом деле, как же я должен вас читать? Ведь я художник, а у вас там на каждой странице столько напихано образов, что я ведь должен же их всех представить, а не скакать через них поскорее к концу, — чем, дескать, все это кончится… Я не девица! Я головной шпилькой книгу вашу не рву, — не опасайтесь!»
В блестящем отзыве Репина указывалось на характерное отличие как «Бабаева», так и вообще творчества Сергеева-Ценского — на поразительную густоту мыслей, образов и картин. Это всегда было присуще таланту Ценского, за что его называли расточительным и предрекали ему скорый конец: дескать, вот-вот иссякнет, выпишется. А его запаса наблюдений хватило на 80 лет жизни и еще на столько хватило бы.
Сергеев-Ценский боготворил Репина, однако это не мешало ему высказывать и критические замечания по поводу некоторых, быть может, не совсем удачных работ Ильи Ефимовича. Он был прям и непосредствен, никогда не умел кривить душой. Картину «Пушкин-лицеист» Ценский назвал «пленительной». А вот картина «Гоголь, сжигающий «Мертвые души» Сергею Николаевичу «откровенно не понравилась. Гоголь был изображен сидящим на корточках перед печкой при двойном освещении — и от печки и от окна, — и просто говоря, все это не вышло… Трагедии не получилось, вышла только неудачная картина».
Свое мнение Сергей Николаевич высказал художнику, на что Репин ответил словами басни:
— Суди, дружок, не выше сапога.
Такой ответ не смутил писателя, убежденного в своей правоте, и он почти умоляюще попросил:
— Не выставляйте, пожалуйста, Илья Ефимович, этой картины. Иначе придется вам в этом раскаяться.
— Так-так-так!.. Так я вас и послушал! — упорствовал Репин.
И вот что произошло дальше.
Новый 1910 год встречали в «Пенатах». Гостей собралось много, было шумно, весело. Провозглашали тосты, в тоги числе и за здоровье хозяина; один из гостей назвал его гениальным. И тогда Репин прервал речь этого оратора искренним замечанием:
— Какой я гений? Я просто работал всю жизнь в меру своих маленьких сил — вот и все!.. Вот Сергей Николаевич, — Репин взял Ценского за локоть, — правильного обо мне мнения. Он как начал меня ругать с первого знакомства, так и продолжает по сей час! Слова доброго я от него не слышал!
— Илья Ефимович, что вы! — воскликнул Ценский, но Репин продолжал:
— Однако я его люблю за это! Он правильно говорит, правильно! Это мой профессор! Он и писаться у меня не хочет, видит, что я двое очков надеваю, когда пишу, — плохо уж начал писать!
Позировать Репину Ценский действительно не согласился, ссылаясь на недостаток свободного времени. Впоследствии Илья Ефимович сожалел, что не проявил настойчивости и не написал портрета Сергея Николаевича. Спустя три года одно из своих писем Ценскому Репин заканчивал так:
«Жму дружески Вашу могучую руку казака и все с возрастающим желанием жду и надеюсь когда-нибудь написать на холсте пронзительно жгучего брюнета с курчавой папахой своих собственных каракулей и сверлящих… пророчески-убийственной правды — сверкающих углей…»
