Орджоникидзе - [26]

"…Обвиняемый, несомненно, душевнобольной. Характерные черты его поведения не могут быть симулированы в течение продолжительного времени. Так держит себя лишь настоящий больной, находящийся в состоянии умопомрачения… К этому присоединяется еще факт отказа от пищи, который не мог бы проводиться здоровым человеком с такой настойчивостью".

Как-то, много лет спустя, Камо, уступая настояниям бывших узников Шлиссельбургской крепости, вкратце рассказал им о своих переживаниях. Николай Александрович Морозов, виднейший русский революционер, ученый, почетный член Академии наук, воскликнул:

— Я предпочитаю вновь просидеть двадцать один год в одиночестве в Шлиссельбургской крепости с ее ужасами, чем испытать то, что пережил Камо в психиатрических лечебницах.

В конце четвертого года испытаний Камо бежал. Среди бела дня, едва ли не в самом центре Тифлиса. По его следу пустили собак. Во все концы разослали сотни агентов охранки. Филеры и жандармы круглые сутки дежурили в портах, на железнодорожных и автомобильных станциях. Министр внутренних дел обратился за содействием к немецкой полиции. Камо же ждал подходящего момента в подвальном этаже дома полицеймейстера Тифлиса!..

Через три месяца в Батуме некий турецкий подданный с закрученными кверху усами ослепительно черного цвета и такими же волосами предъявил пограничникам свой паспорт. Турок возвращался на Родину после поездки в Тифлис и Баку по коммерческим делам. Этого "турецкого негоцианта" сейчас и обнимал Серго.

Часами бродили два друга по набережным Сены, по бульварам, а не то забирались в пригороды Парижа — Фонтеней-о-Роз или Жювизи, — там Ильич показал им несколько укромных местечек, где можно было без помех посидеть, вспомнить былое, подумать о будущем. Камо оно представлялось крайне туманным.

Крупская, которой Камо охотно поверял свои тайны и сомнения, печалилась:

— Он страшно мучился тем, что произошел раскол между Ильичем, с одной стороны, и Богдановым и Красиным — с другой. Камо был горячо привязан ко всем троим. Кроме того, он плохо ориентировался в сложившейся за годы сидения обстановке. Ильич ему рассказывал о положении дел… Остро жалко ему было этого беззаветно смелого человека, детски наивного, с горячим сердцем, готового на великие подвиги и не знающего после побега, за какую работу взяться. Его проекты работы были фантастичны. Ильич не возражал, осторожно старался поставить Камо на землю, говорил о необходимости организовать транспорт и т. п.

В конце концов было решено, что Камо поедет в Бельгию, сделает себе там операцию глаза (он косил, и шпики сразу его узнавали по этому признаку), а потом морем проберется на юг и дальше на Кавказ.

Осматривая пальто Камо, Ильич спросил:

— А есть у вас теплое пальто, ведь в этом вам будет холодно ходить по палубе?

Сам Ильич, когда ездил на пароходах, неустанно ходил по палубе взад и вперед. Выяснилось, что никакого другого пальто у кавказца нет. Ленин отдал Камо свой мягкий серый плащ, который ему в Стокгольме подарила мать и который ему особенно нравился.

Серго еще не знал, что сулит будущее, зачем Ленин оставил его в Париже. Дел, во всяком случае, ему хватало. Отправка транспортов литературы в Россию, занятия в библиотеке, рефераты и, в последние недели, помощь Владимиру Ильичу и Инессе Арманд[26] в организации партийной школы.

В сильной и довольно многочисленной парижской группе большевиков, по замечанию Серго, "обстреливаемой со всех сторон", Инесса сразу заняла видное место. Она обладала редким обаянием и поразительной энергией. Сейчас Инесса сняла целый дом в деревне Лонжюмо, в пятнадцати километрах от Парижа.

Деревню долго выбирали. Предпочтение отдали Лонжюмо главным образом потому, что там не было никаких русских, никаких дачников. Жили простые люди — крестьяне и рабочие небольшого кожевенного завода. Все подходило для организации партийной школы. Слушатели должны были приехать из России и туда же вернуться для подпольной работы.

"Обязательное условие — возвращение в Россию по окончании школы мною безусловно принимается", — писал Серго осенью 1910 года в комитет по организации партийной школы.

Едва газета "Социал-демократ" донесла до Ирана весть о том, что Центральный Комитет РСДРП готовится открыть в Париже школу, в которой бы профессиональные революционеры, подпольщики могли пополнить свои теоретические познания, Серго загорелся. Он почувствовал, что ему необходимо попасть на учебу. 9 июля он отправил из Решта в Париж взволнованное и энергичное письмо:

"Товарищи, имейте в виду, если здесь мне удастся собрать предполагаемую мною сумму, то, несмотря на то, что я в настоящее время в Персии, все же по открытии школы приеду, и вы должны будете допустить в школу меня в числе других".

Теперь настал желанный час. В доме, арендованном Инессой, поселились Серго и хорошо знакомые Ленину питерский рабочий Б.А. Бреслав (партийный псевдоним "Захар") и николаевский судостроитель И.И. Шварц ("Семен"). Никто тогда не подозревал, что это соседство совсем не случайное…

Владимир Ильич и Надежда Константиновна сняли для себя две комнаты в двухэтажном каменном доме на другом конце деревни. А о том, где предполагалось вести занятия, обстоятельно, с мелкими подробностями не преминула сообщить в Петербург парижская агентура департамента полиции.