Ордынская броня Александра Невского - [151]

Когда, спустя почти час, они вышли на вольный воздух, он был погружен в молчание и раздумье. Какое-то время они еще молча продолжали идти к ее дому. Где-то лишь на полпути она спросила, какое христианское имя носит он. Горислав с удивлением взглянул ей в глаза и ответил, что крещен Димитрием.

Вечером детский отправил дворовую девушку на постоялый двор, где размещались его земляки, и велел, чтобы Путята направил к нему с кем-то из молодых воев его коня, кафтан и меч. Через час один воин из молоди доставил все это на двор к Соломин и от имени Путяты справился, скоро ли ждать детского. Горислав отвечал, что будет завтра в полдень.

Уже на следующий день она подняла его утром рано, и они отправились одесную Софийских ворот куда-то вдоль рубленых стен Владимирова града вверх по улице. Вскоре перед Соломией и Гориславом предстала каменная вежа с воротами, подобная Софийским. На его вопрос она отвечала, что это Михайловские ворота. Детский думал, что она поведет его через них внутрь града, но Соломия повернула одесную, и Горислав увидел перед собой другой небольшой рубленый град с воротной вежей. Детский понял, что все это укрепление с большим златоглавым храмом стоит на высокой горе над обрывом к Словутичу. Со стен и воротных веж, наверное, было хорошо видно все окрест, и ему захотелось подняться на заборола. Соломия остановила его и стала рассказывать, что град этот более восьмидесяти лет назад построен великим князем Киевским Изяславом, кого очень любили киевляне, и Горислав, слушая, остановился. Она рассказывала о войне Изяслава с Юрием Долгоруким за Киев. Тогда князья наводили на Русь половцев, черных клобуков, угров и ляхов. Угры, придя в Киев, устраивали на Ярославовом дворе ристалище: играли на арабских скакунах, а киевляне дивились искусству их. Долгой и кровопролитной была та война и лишь после смерти Иаяслава Юрий Долгорукий смог сесть в Киеве, но тоже ненадолго. Рассказывала Соломия, что обо всем этом слышала от своей бабки. Внимая же ей, Горислав с грустью думал о том, что княжеские распри уже второе столетие губят ранее могучую и сильную Русь, а все соседние малые народы только ждут случая, чтобы поживиться за ее счет. А ведь один Господь ведает о том, что ожидает всех окрест сущих, если Русь вконец ослабеет.

Между тем они тихо прошли под своды воротной вежи. Слегка хмельные черниговские вои с копьями, стоявшие на страже ворот, спросили, куда направляется Горислав и его женка. Он, положив длань на рукоять меча, притороченного к поясу, отвечал, что он княжий детский — старший козельского стяга и, идет в град по делам. Один из воев узнал его в лицо и с поклоном поздоровался с ним. Горислав отвечал. Поклонилась воям и Соломия. Пройдя воротный проем, они направились одесную, и вошли в ограду небольшого монастыря. И здесь перед детским предстал еще один стройный каменный храм с позлащенными главами и скатами верхов, который Соломия назвала Михайловским Златоверхим собором. Они вошли в собор, полный народу. Соломия сразу же повела его за собой, взяв за руку. Они шли неторопливо, протискиваясь среди множества молящихся, и она подвела его к большому мозаичному образу. Горислав предстал перед великолепным изображением доблестного, молодого, светловолосого воина в сверкающем панцире из стальной чешуи, в наброшенном поверх доспехов голубом гематии, со щитом и копьем в руках. Без труда он прочел, что перед ним святой великомученик Димитрий Солунский. Темные глаза святого внимательно и задумчиво смотрели на Горислава. Поняв теперь, зачем привела его сюда Соломия, он благодарно взглянул на нее, воззрев на образ своего небесного покровителя. Она же, отступив немного ошую, оставила его в этом молитвенно-созерцательном состоянии и, незаметно любуясь им, смотрела на него со стороны.

Пробыв в соборе около часа, они вновь вышли на площадь, а оттуда, по настоянию Горислава, все же поднялись на верха рубленой стены, что выходила к обрыву над Днепром. Неоглядный простор, приволье и разлив широкой красивой реки открылись им с заборол и вершины Киевских гор. Горислав глубоко вдохнул всей грудью, провел дланью по лбу, волосам и посмотрел куда-то вдаль — на юго-восток. Где-то там — в необозримом просторе Днепровской поймы, за далекими верхами княжеского двора на Берестове, за главами Успенского Печерского монастыря — там лежал Варяжский остров, а еще далее — в сотнях поприщ ревущие гулом падающей воды пороги, а еще далее — бескрайнее Поле и Залозный путь, которым русские полки двенадцать лет назад шли к невиданному ранее разгрому на небольшой степной реке Калке. Сердце детского от этих воспоминаний в который раз пронзила ноющая боль. Горислав вновь тяжело вздохнул и оборотился к Соломин. Она, верно, поняла, о чем думает и вздыхает ее друг. Чтобы отвлечь его от тяжелых мыслей, указала ему вниз под гору. Там, где в устье ручья стояла небольшая часовня, по ее словам, была могила легендарного киевского князя Аскольда, убитого князем Олегом. Горислав перекрестился, взял ее под локоть и повел к лестнице, ведущей с верхов стены на землю.

После обеда детский побывал на постоялом дворе. Вои козельского стяга уже перестали бражничать, чистили коней, занялись починкой доспехов, снаряжения и любовными утехами. Никто из окружения северского князя Изяслава не беспокоил их службой в дозорах или в стороже. Кмети старшего возраста поговаривали уже об отъезде домой и готовили возы с добром, добытым на войне, но большая часть людей — особенно молодь и слушать не хотела о том, чтобы оставлять богатый, шумный, красивый Киев и возвратиться в Козельск или в Чернигов. Путята вел дела справно и очень обрадовался, увидев Горислава совсем трезвым, крепким, здоровым и, казалось, помолодевшим. Они улыбнулись друг другу, троекратно расцеловались, и Путята предложил Гориславу проехаться верхи до Бабиного Торжка, посмотреть, какими конями торгуют в Киеве, и принять по чаше-другой медовухи. Детский с удовольствием согласился.