«Орден меченосцев». Партия и власть после революции 1917-1929 гг. - [184]

Где можно было взять средства для устранения «диспропорции»? В идеале, конечно, это могли бы быть обильные внешние источники, но сложность заключалась в том, что после оживления дипломатических отношений в 1922 году, Генуи, Гааги большевики шаг за шагом теряли свои небольшие международные позиции, занятые до 1924 года. После германского Октября с легкой руки апологетов мировой революции пошел нарастающий обвал советского престижа за рубежом.

В 1922 году европейскую печать и общественное мнение западных стран большевикам удалось прельстить несметными богатствами России. Одна страна за другой, боясь потерять выгодный рынок, завязывали отношения с большевиками, как фактическими обладателями русских богатств. При всем при этом плутократические режимы Запада не учитывали и не могли учесть по своему кругозору, какие неожиданные формы может принимать враждебный им коммунизм и с какими противоположными движениями может сочетаться. Капитал не пошел в СССР, интерес к Советам сменился ростом враждебного отношения. 1926―1927 годы дали рост обострения международной обстановки вокруг СССР ввиду активизации его интернациональной политики.

Тем не менее, в начале 1927 года жизнь заставила советское руководство энергично заняться поисками иностранных кредитов. Возможности поступления кредитов, типа немецкого (около 300 млн долларов), полученного в 1926-м году, были исчерпаны хотя бы в силу неважного положения экономики самой Германии. Время было слишком неподходящим, чтобы просить деньги у капиталистов, которым Соввласть, если и не угрожала откровенно «мировым пожаром», но при всяком удобном случае старалась укусить.

Большевики согласились начать работу франко-советской комиссии, в которой речь, разумеется, шла о признании царских долгов. Это было опасно, поскольку оппозиция сразу начала истолковывать вопрос о намерениях признать французские долги как свидетельство термидорианского перерождения, и это имело успех в партийной массе. Невиданным образом пошли даже на идеологические подвижки. Представители советской делегации в Женеве в 1927 году Сокольников и Осинский сделали заявления, которые по своему лейтмотиву и тональности далеко отстояли от ленинского большевизма — дескать, социализм в одной стране совместим с капитализмом в других — и огласили предложение СССР о ликвидации всех вооруженных сил в мире. Однако для буржуазного мира, как всегда, нужны были гарантии под долгосрочный кредит, хотя бы в самом образе действий должника, а здесь гарантий не было, поскольку от должника пахло «мировым пожаром» и он всегда был готов бухнуть деньги в авантюру на раздувание этого пожара.

Все же усилия в поисках внешних кредитов были вторичными по отношению к интенсивным поискам ресурсов внутри страны. Прежде всего, рыковская экономика, сострадательная к крестьянину, пыталась встряхнуть свои карманы. Советская национализация, даже в неопытных руках большевиков, действительно в свое время устранила тысячи владельцев и избавила рабочих, общество от необходимости уплачивать дивиденды нетрудовым слоям, однако вместе с тем появилась и необходимость управления, появились десятки тысяч администраторов-бюрократов, чье громоздкое и неумелое ведение хозяйства свело всю эффективность национализации к нулю. Себестоимость продукции советской промышленности, несмотря на все усилия, устойчиво держалась на уровне выше довоенного, не говоря уже об иностранном.

Принцип тотальной централизованной экономики, на котором железно стояли большевики, стремление к всеобщему планированию превращало план в кучу цифр, которую было невозможно переварить. План, в котором предусмотрено слишком большое количество элементов, диалектически превращается в свою противоположность. Он становится мертвой грудой бумаг, рассмотрение которых может произойти лишь тогда, когда промышленность уже в этом плане больше не нуждается. Для советского хозяйства была характерна гипертрофия отчетности. Снабжение и распределение происходило в соответствии с единым «планом» — в результате где-то нехватка, где-то ломятся склады. Сельхозмашины поступали после сезонных работ, зимние ткани поступали к лету, летние — к зиме и т. д.

Советская политика в области промышленности за период военного коммунизма и нэпа прошла целый ряд крупных этапов. 1918 год — это год национализации; 1919―1920 года — период строгой централизации; 1922―1923 — перестройка промышленности на коммерческих основах; 1924 год — новый перелом в сторону централизации в виде создания при ВСНХ главных директоров по отраслям, урезания прав трестов и губсовнархозов. С конца 1926 года наметился обратный процесс раскрепощения промышленности от чрезмерной централизации. Первыми симптомами очередного поворота были предсмертные речи Дзержинского и выступление Рыкова на XV партконференции в октябре-ноябре 1926 года.

В начале 1927 года в хозяйственной части номенклатуры еще более усилились голоса за реорганизацию и децентрализацию, подкрепляемые естественными устремлениями корпуса «красных директоров» к максимальной независимости от центрального руководства. Милюковская газета комментировала это так, что «красные директора» желают иметь права буржуазных предпринимателей и в то же время стремятся сохранить права коммунистических диктаторов. Они хотят свободы по отношению к потребителю, взятому в железо путем монополии внешней торговли и монопольного положения советских предприятий в своей отрасли. Они хотят оперативной свободы при сохранении ответственности государства за убытки промышленности