Орбинавты - [48]

Если уж такого мальчишку взяли в армию, то тем более это сделали бы с двадцатилетним Алонсо, не покинь он вовремя Гранаду. Заставили бы взять в руки меч или арбалет, научили бы второпях кое-как обращаться с оружием и послали бы на бойню. И в одно мгновение меч Мануэля или другого рыцаря прервал бы его ученость и познания. В долю секунды исчез бы весь огромный мир читанных им книг, мир его размышлений о природе бытия. И не говорили бы они во внутреннем дворе дома Хосе Гарделя о том, кто сотворил мир и чем жизнь похожа на сны.

Ночью радость в стане христиан сменилась трауром. Около пятидесяти рыцарей не вернулись после победного утреннего сражения — они остались в засаде возле деревни Армилья, ожидая, что сарацины придут ночью забрать своих погибших, чтобы похоронить их по магометанскому обряду. Но засада была обнаружена неприятелем, и с наступлением темноты рыцарей окружило несметное полчище мавров.

Бой был неравным: мусульман было намного больше, да и сражались они с беспримерной ожесточенностью, мстя за только что понесенное поражение. В ту ночь многие рыцари погибли. Графа Урену, окруженного сарацинами, спасли его оруженосцы. Они прикрыли его отступление, но сами были зарублены врагом. Нападая на всадников в латах, мавры убивали их лошадей. Несколько рыцарей в тяжелых латах, потеряв коней, утонули в ручье при попытке перейти его вброд. Иньиго Мендоса сумел спасти ценой собственной жизни Гонсальво Кордову, брата знаменитого Алонсо Агиляра. Он отдал ему своего коня, перед этим взяв с него клятву позаботиться о его дочери. Уже покидая место побоища, Кордова увидел, как Мендоса пал, пронзенный копьями окруживших его четырех мавров.

На следующий день Мануэль не поленился отыскать нескольких рыцарей, которые находились рядом с ним во время поединка Тарфе и Ла Веги. Все они в один голос подтвердили, что при падении с лошади Гарсиласо не выпустил меча из руки.

Мануэль не знал, что и думать. Он совершенно отчетливо помнил, как рыцарь лежал на земле, прижатый массивным торсом противника, и тщетно пытался дотянуться до своего лежащего в стороне оружия.

Как же это понимать?! Не могут же все вокруг ошибаться? Но, с другой стороны, он сам ведь тоже не придумал все это… Он видел, как меч Гарсиласо отлетел в сторону, слышал общий крик отчаяния! Такое выдумать невозможно.

Мануэль непрерывно перебирал в уме картины вчерашнего утра и вспоминал, как, зажмурив глаза, он вообразил, что рыцарь при падении на землю удерживает в руке меч, и как затем открыл глаза и увидел, что так оно и оказалось.

Это было невероятно, и ни одно объяснение не могло успокоить молодого идальго!

Было так трудно нести груз этого переживания, не понимая его смысла, что казалось, его можно облегчить, лишь поделившись с кем-то. Но с кем? Кому здесь, в лагере, можно было всерьез сказать, что это он, Мануэль де Фуэнтес, изменил реальность и теперь никто уже даже не помнит того, что происходило до этого изменения. Никто не помнит, как меч лежал в стороне, а беспомощный рыцарь не мог до него дотянуться. После такого рассказа Мануэля могли в лучшем случае счесть умалишенным, а в худшем — еретиком.

Бальтасар! — вспыхнула мысль в воспаленном уме. Вот, с кем можно поговорить! Он явно очень непрост. Вспомнить хотя бы, как он говорил о том, чего желает Лола, хотя сама девушка не проронила ни слова! Или это он просто переводил слова Зенобии? Мануэль точно не помнил. Но это не имело особого значения: в любом случае было ясно, что Бальтасар — человек необычный и с ним можно говорить о необычном.

Подозвав солдата-цыгана, Мануэль спросил, осторожно подбирая слова:

— Бальтасар, ты обратил внимание, каким образом вчера, во время поединка между Гарсиласо де Ла Вегой и мусульманским воином, наш рыцарь сумел дотянуться до меча, когда лежал на земле?

— Нет, сеньор, — разочаровал его Бальтасар. — С того места, где мы стояли, ничего не было видно. Впереди было много рыцарей, которые заслонили нам обзор.

— Ну ладно, забудь об этом. — У Мануэля вдруг прошло всякое желание делиться с Бальтасаром. Он повернулся, чтобы отойти, но Бальтасар, прожигая его своими странными, пронзительными глазами, вдруг сказал:

— Дон Мануэль, спросите у Рауля. Его лошадь стояла на земляной насыпи, поэтому он находился выше остальных и рассказывал нам все, что видит.

— Хорошо, — оживился Фуэнтес, — спрошу. Но сначала скажи мне сам, что он рассказывал об этом эпизоде.

— Он говорил, что дон Гарсиласо упал, не выпуская из рук меча.

Отпустив Бальтасара, Мануэль не стал обращаться к солдату-мориску. Вместо этого он отправился в центральную часть осадного лагеря, туда, где располагались военачальники и гранды, и с некоторым трудом отыскал шатер Гарсиласо де Ла Веги. Два оруженосца рыцаря, узнав, что он хочет поговорить с командиром, попросили его подождать снаружи шатра, и один из них вошел внутрь, чтобы сообщить Ла Веге. Через некоторое время Гарсиласо — герой Малаги, ночной вылазки Эрнана дель Пульгара и вчерашнего сражения, которое многие уже успели окрестить Боем королевы, — собственной персоной вышел к Мануэлю.

— Мне сообщили, что меня хочет видеть дон Мануэль де Фуэнтес из Саламанки, — проговорил Ла Вега. Он был в камзоле и чулках. Ранения на голове и руках, полученные накануне, скрывали повязки. Выглядел Ла Вега лет на сорок. Лицо его украшали несколько небольших шрамов.