Орбинавты - [22]

Когда и кто написал этот текст? Почему было не сделать несколько его копий, вместо того чтобы передавать из поколения в поколение один и тот же манускрипт?

Перед отъездом я задавал деду эти вопросы. Он сказал, что манускрипт был составлен спустя столетия после того, как воин-ибер в войске Александра Великого вернулся из дальних краев с тайным знанием. Об этом говорится в самом тексте. Первые поколения хранителей передавали это знание друг другу устно. Перед правлением Аврелиана, когда каждые несколько лет власть в Римской империи переходила из рук в руки, а сама империя трещала по швам, хранители, опасаясь, что смутные времена приведут к потере бесценного знания, решили записать его.

Касаясь второго вопроса, дед заметил, что ничто не мешает сделать одну или несколько копий, но решение об этом следует принимать, взвесив все возможные последствия. Во-первых, чем больше копий, тем труднее скрывать знание от непосвященных. Во-вторых, при копировании можно исказить текст. К примеру, переписчик может принять небрежно написанную мелкую букву за помарку, как это произошло со мной, когда я впервые увидел рукопись.

— В общем, Али, — сказал тогда дед, — теперь ты хранитель, тебе и решать, копировать манускрипт или нет. Мне кажется, что лучше всего, чтобы в принятии таких решений участвовали и орбинавты, а не только хранители. Очень надеюсь, что, в отличие от многих предшественников, включая и меня, ты откроешь в себе этот дар.

Мысли мои опять вернулись к недавнему сновидению, и я стал искать в рукописи соответствующее место, несмотря на то, что пляшущий свет от лампады немного затруднял чтение.

Вот, так и есть:

«Убедись всем существом своим в том, что сны суть иллюзия».

Здесь не написано, что об этом надо размышлять уже после того, как сон закончился. Это надо делать в самом сновидении! И не думать об этом, а почувствовать это «всем существом».

Завтра расскажу матери о своем открытии.

Я аккуратно спрятал рукопись и вернулся в постель. Теперь я уже не пытался снова погрузиться в недавно пережитый сон. Что приснится, то и приснится. Главное — настроить себя на то, чтобы в сновидении не обмануться его правдоподобием, убеждал я себя, и в это время перед глазами всплыл непрошеный образ синеглазой черноволосой незнакомки с портрета. «Моя дама из медальона», — подумал я и тут же устыдился такого хода мыслей.

Пульсация в шее стала усиливаться. Погружаясь в пучину сна, я снова испытал мимолетное ощущение какого-то ускользающего понимания. И опять не сумел сохранить его в памяти.

Наутро мне сообщили, что молодой рыцарь, за которым почти постоянно ухаживала Рехия, смазывая рану и меняя повязки, пришел в себя и теперь он просит возможности увидеться со мной. Кто-то из домашних уже успел рассказать ему о моей роли в его спасении.

Не испытывая особого желания, я все же зашел к нему. Увидев меня, молодой человек с усилием приподнялся. Теперь он полусидел. На столике рядом с ним стояли чашечки со снадобьем и водой.

У него оказались серые глаза. Несмотря на то что он находился в постели, было видно, что ростом он выше всех в нашем семействе. Медальон на груди был пропущен внутрь рубашки, виднелась только серебряная цепочка. В моем сознании мелькнуло незабываемое лицо синеглазой незнакомки.

— Я должен вас поблагодарить, — произнес рыцарь. — Ваш лекарь рассказал мне, что, если бы не вы, меня уже не было бы среди живых. Теперь я ваш должник. Ваш и всего вашего семейства.

Я хотел было что-то вежливо возразить, но он остановил меня жестом руки.

— Я уже знаю, как вас зовут, — продолжал он. — Разрешите и мне представить себя. — Ему наконец удалось придать голосу некоторую твердость: — Мануэль де Фуэнтес, идальго[15] из Саламанки.

Глава 3

Одинокое пророчество

В одиночестве сбылось…

Бланш Ла-Сурс

Мальчик любил, когда мать садилась за клавикорды. Особенно это неуловимое мгновение начала игры: высокие своды приемной залы в Каса де Фуэнтес все еще дышат величавой тишиной, и вдруг она взрывается подхваченными эхом сонмами золотых шмелей! Звук трущихся о струны металлических язычков сдержан и хрипловат, и все же он порождает ощущение творящегося чуда.

Так и запомнилось: синее шелковое платье с фестончатым воротом, перехваченное шнуром под самой грудью и спадающее волной до пола, низвергающаяся на плечи лава вьющихся черных волос, молодое вдохновенное лицо матери и ее скользящие по клавишам длинные тонкие пальцы. А еще — эти непонятные ноты. Каким образом маленькие кляксы с ножками превращались в странные вибрирующие звуки, от которых убыстряется сердце, расширяется грудь и воображение уносится вдаль?

Мать терпеливо объясняла, одной рукой показывая на нотную запись, а другой — извлекая звуки на клавиатуре:

— Смотри, Манолито, ты легко это поймешь. Вот нота ут[16], — клавиша утопала под нажатием пальца, издавая дребезжащий звук. — А затем, на первой линейке, пишется ре, — еще один звук. — А это уже ми»…

— Как же их запомнить?

— Очень просто, малыш. Надо выучить наизусть гимн святому Иоанну.

И матушка выводила чистым голосом на своей отменной латыни, которой ее обучили в прославленном университете Саламанки: