Оранжевый для савана - [86]

— Я просто подумала, что должна тебе кое-что сказать. Фрэнки бы не сделал то, что сделал ты. Для меня, для кого угодно. Кроме самого Фрэнки.

Когда она заснула, мы перебрали вещи Уаксвелла. И утопили их поглубже: и ружье, и все прочее. За исключением кое-чего, найденного в ящике под продуктами в герметичной упаковке. Аккуратно завернутой пачки из девяносто одной новенькой сотенной бумажки, разложенной по серийным номерам.

В три часа дня Чуки вылезла подышать, вся такая нежная, томная и сонная.

— Что мы сделаем, — сказала она, — так это станем где-нибудь на якорь на четыре, или пять, или шесть дней, а?

— Хорошо, — подтвердили мы с Артуром, и именно в этот момент я решил, что неожиданные девять тысяч станут свадебным подарком молодоженам, если моему предчувствию суждено сбыться.

Глава 16

Оно и сбылось четвертого июля с единственным, по-видимому, приемом-пикником на побережье в этом сезоне, где шампанское и гамбургеры подавались двумстам самым различным людям, от пляжных бродяг до сенатора штата, от официантки до наследственной, по крови, баронессы.

А днем пятого июля, когда я еще раз предпринял кое-какие действия к тому, чтобы собрать компанию для отложенного круиза на острова, веселый голос вызвал меня из моторного отделения. Там у меня на трапе, стройная и грациозная, как молодая березка, одетая прямо как с подиума в бледно-серое, с пятью подходящими по цвету сумками и чемоданами у ног и вертящимся на заднем плане водителем такси стояла мисс Дебра Браун, дисциплинированная зажигательница сигар и изготовительница дайкири для Кэлва Стеббера. Ее кристально чистые, мятные глаза горели обманчиво и многообещающе.

— Все в порядке, шеф, — сказала она таксисту.

Он повернулся было уйти, но я сказал:

— Подожди-ка, парень.

— Но милый, — сказала Дебра, — ты не понимаешь. Был же такой конкурс. Надо ответить на три вопроса: как, где и с кем вы бы предпочли провести отпуск. И ты, дорогой Макги, победил. И вот, я тут.

Я медленно вытер руки жирной тряпкой, которую принес снизу.

— Итак, дядя Кэлв вбил себе в голову, что у меня теперь лежит очень неплохой кусочек того груза, что везла с собой Вильма, и вы состряпали нечто такое, что может помочь его заполучить.

Она надула губки.

— Милый, едва ли я могу винить тебя. После всего. Но на самом деле я страшно, страшно захандрила, сразу после того, как ты к нам приезжал. Милый, ты просто фантастически заинтриговал меня. И поверь мне, с Деброй такое случается очень и очень редко. Бедный Кэлвин, он, в конце концов, так устал от моих мелких уколов и вздохов, что велел мне съездить сюда и вывести всю эту дрянь из своего организма, пока я не превратилась в ипохондрика или что-нибудь в этом роде. Милый Макги, клянусь тебе, это исключительно личное дело и не имеет ничего общего с моей... профессиональной карьерой.

Это было очень заманчиво. Она вся была сплошь убедительность и элегантность. Метрдотели проводят вас с поклоном и опустят бархатные занавеси. Элегантность со слабым, приторным запахом распада. Возможно, для любого мужчины есть нечто очень притягательное в женщине полностью аморальной, без жалости, стыда или сострадания.

Но я не мог не вспомнить, как она зажигала сигару для Стеббера.

— Солнышко, — сказал я, — ты просто дар небесный. И, по-видимому, знаешь множество разных фокусов. Но каждый из них будет напоминать мне о том, что ты — профессионал из старой команды клубных борцов Вильмы. Можешь назвать меня сентиментальным. Солнышко, ты цветок, который слишком непохож на розу. Возможно, я привыкну класть деньги на бюро. Так что лучше не занимайся пустяками. Спасибо, но — не надо.

Ее губы поджались и лицо так напряглось, что я увидел, какой нежный и очаровательный черепок получится, если его очистить. Как тот, что остался от Вильмы в темных глубинах залива Севельер. Не проронив ни слова, она развернулась и пошла к стоявшему в стороне такси. Шофер посмотрел на меня так, словно я из ума выжил. Он ухитрился подхватить три сумки за первый заход и вернулся за остальными, ковыляя, словно его отстегали соленым кнутом.

Я даже не знаю, в чем состоит разница. Не знаю теперь и, может быть, не узнаю никогда. Наверно, люди, попадающие в печальный разряд поднимающих себя в собственном воображении и живущие черт знает как, всегда немного недотягивают до совершенства. Но ты стараешься. Достигаешь и соскальзываешь, и падаешь, но встаешь и тянешься еще немного.

Я сошел вниз, взрезал кокосовый орех, повредив при этом кожу на трех костяшках. И долго сидел в жаркой темноте, как большой и обидчивый ребенок, посасывая содранные места и вспоминая ее формы и колыхание серой ткани, когда она уходила прочь. Моим умом овладели самые черные мысли, какие у меня только бывают.