Оранжевый абажур - [132]

Сидя на заднем сидении рядом с молчаливым соседом, Корнев был этому даже рад, так как ему мешал думать своими разговорами не в меру болтливый инженер. А подумать было о чем. Скоро наступит день, быть может, самый ответственный в его жизни. Надо было заранее решить, с чего ему следует начинать этот день. Вариантов было два: с явки по месту службы или с раннего вторжения прямо в Центральную тюрьму. В первом случае он должен постараться сделать свою справку из Главной прокуратуры известной как можно большему кругу сослуживцев и таким способом предупредить кого следует, что он уже не так безоружен, как они, может быть, думают. Но при этом терялся эффект внезапности. Начальственный звонок в Центральную тюрьму неизбежно затруднит и отдалит получение результата, за которым в нее затем явится предусмотрительный прокурор. Можно поступить наоборот и нагрянуть в кабинет этой жирной лисы, начальника тюрьмы, еще до того, как в областном управлении станет известно о возвращении Корнева из его подозрительного вояжа. И не давая начтюру связаться со своими хозяевами из этого управления, сразу же прижать его к стене категорическим требованием немедленного «снятия побоев» подчиненными ему эскулапами у заключенного камеры № 83 корпуса специального назначения. Но это более чем рискованно. Известить свое начальство из НКВД о новом визите к ним неугомонного искателя правды тюремщики, конечно, смогут. И оттуда, еще не зная, что это для них теперь невыгодно, не замедлят дернуть за веревочку давно уже наверно настороженного капкана ареста. Пожалуй, все-таки, правильнее будет, если он начнет свой сегодняшний — уже сегодняшний! — день с представления своему непосредственному начальству. В схватке, которая потом начнется между ревностным блюстителем закона и его злокозненными нарушителями, эти нарушители выиграют, может быть, несколько дней. Но решающего значения такой выигрыш иметь не будет. Ссадины и кровоподтеки на теле избитого человека за это время не заживут.

Поглощенный своими мыслями, Корнев почти не смотрел по сторонам. Он не поднял глаз даже тогда, когда их газик, сделав крутой поворот, остановился. Ведь это значило только, что они подъехали к дому, в котором жили знакомые Общительного. Но тот почему-то не прощался со своими спутниками и не выходил из кабины. Может быть, шофер неправильно понял его объяснения и свернул не туда, куда надо? Но для чего он подал тогда два коротких сигнала?

Очнувшийся от звука этих сигналов, Корнев только теперь увидел через переднее стекло машины, что они стоят, почти упираясь радиатором в глухие закрытые железные ворота со смотровым оконцем в одной из створок. На фоне другой створки в смешанном свете хмурого утра и бледнеющего фонаря над воротами поблескивал штык часового. Потребовалось полсекунды, чтобы узнать въезд во внутренний двор здания областного управления НКВД. И еще столько же, чтобы сообразить, что он уже в том самом капкане, предотвратить срабатывание которого Корнев считал своей первоочередной задачей. Эти парни никакие не инженеры и вовсе не случайные его попутчики! Ловкость, с какой была подстроена для него коварная ловушка, казалась непостижимой. Но думать сейчас надо было не об этом. Что если выскочить из машины, перебежать узкий переулок, в который выходил боковой фасад здания НКВД, и нырнуть в один из дворов, примыкающих к небольшим домикам с садами? Открывать пальбу на улице эти молодчики не имеют права, и от их преследования, возможно, удастся спастись. А с началом рабочего дня в прокуратуре вступит в действие его спасительная справка. Хорошо, что она лежит у него во внутреннем кармане пиджака вместе с паспортом…

Угрюмый «альгвазил» рядом считает его, по-видимому, уже окончательно пойманным и смотрит только на приоткрывшееся оконце в воротах. Но так только казалось. Руку, протянувшуюся к ручке автомобильной дверцы, этот альгвазил сжал с какой-то особой профессиональной хваткой:

— Спокойно, Корнев! Вы арестованы! — и он поднес почти к самому его лицу небольшой, разборчиво заполненный печатный бланк.

Несмотря на свою ошеломленность и тусклое освещение кабины, Корнев заметил, что бумага, на которой отпечатан этот бланк, гораздо добротнее, чем та, на которой местными городскими типографиями выполнялись заказы даже самых главных учреждений области. Перед заголовком ордера на арест значилось название не здешней областной прокуратуры, а главной прокуратуры Союза ССР. Правда, подпись внизу не была подписью Вышинского. Но это уже ничего не меняло в том страшном открытии, которое, будучи еще непонятным, как обухом ударило по сознанию Корнева. Оно почти мгновенно парализовало его волю к сопротивлению и погасило все мысли, кроме одной: то, что происходит сейчас в его стране и что таким неожиданным и, несомненно, гибельным образом обрушилось теперь и на него самого, с помощью нормального здравого смысла объяснить нельзя. Ясно только, что тут не местное, локальное преступление, как полагает Степняк и во что еще каких-нибудь две минуты назад верил сам неустрашимый рыцарь советской законности. Какая-то страшная, необъяснимая болезнь проникла в самый мозг государства. А раз так, то от нее нет спасения, и эта болезнь неизбежно погубит весь огромный и сильный, но пораженный смертельным недугом организм. И уж, безусловно, те из его здоровых клеток, которые пытаются сознательно оказать сопротивление всепроникающему злу. Впрочем, это была скорее уже не мысль, а ощущение бессилия и тоскливой безнадежности. Собственная голова казалась ему теперь не то пустой какой-то, не то набитой чем-то мягким и легким, вроде мякины или ваты; тело бессильно обмякло. Угрюмый, продолжавший больно сжимать руку арестованного, делал это уже явно без всякой необходимости. Тем более что как только автомобиль въехал в короткий, слабо освещенный туннель-проезд под аркой дома, глухие ворота за ним сразу же закрылись. Зато впереди широко раскрылись другие такие же ворота. Эти вели уже прямо во двор Внутренней тюрьмы областного управления НКВД.