Опыты - [30]

Когда же Толик совсем переехал ко мне жить и эти трудные, нескончаемые часы ожидания и высматривания его в окно, и выслушивания его шагов под дверью кончились наконец, и мне уже не надо было пить пиво в "Трех карасях" и вообще слоняться после работы, только бы отложить свою встречу с пустым домом и трясущимся в этой пустоте отцом, а напротив, мне надо было спешить готовить обед или ужин, проверять уроки или с ним вместе пересчитать наши общие средства, откладываемые на приобретение для него костюма на выпускной вечер после девятого класса, или читать с ним вслух сборники анекдотов или смотреть американскую кинокомедию, которую я взял на прокат, только бы на его лице зажглась его бесподобная лучезарная улыбка, - я себе до сих пор задаю вопрос: что же такое это было? А уж тогда и подавно, когда Толик от меня ушел, а я лежал в своей комнате лицом к стене, сутками не в силах встать, разогреть чай, положить в рот кусок хлеба, не говоря уже о выходе на работу, я сутками бился над этим вопросом. В пятнадцать с половиной лет Толик сошелся с одной девушкой старше его на два года и переехал к ней жить, на что ее мать-одиночка не просто смотрела сквозь пальцы, а всячески этому способствовала, хотя я неоднократно ходил к ней и говорил, что парню надо учиться дальше. Но ей только и было от него нужно, что его дешевый детский труд в ее мини-пекарне по двенадцать часов в день, отчего он к ночи, бедный, уже с ног падал. И эта же мать-одиночка, когда я ей сказал, что напишу на нее, куда следует, нельзя из ребенка делать для себя раба или пусть Толик сначала тот хлеб отработает, который у меня ел в общей сложности больше трех лет, а Толик это все, оказывается, стоял за дверью подсобки и слышал, и как она мне кричала, слышал: а я напишу, куда следует, что ты пидирас, и ходишь за ним как пидирас, и липнешь к нему, как… Но тут я уже ударил ее в лицо, в тот момент, я думаю, мог бы вообще убить, но здесь как раз выскочил из подсобки Толик, у него в руках был противень, мне показалось, что раскаленный, и на меня замахнулся.

Я не плакал с самой мулиной смерти, до этого же вообще не помню, когда и плакал, если в детстве только, а тут был сильный, нетипичный для нашего климата мороз, я пришел домой и у меня вместо лица была ледяная корка. Разве я мог, разве я в самых тайных мыслях мог хотеть причинить Толику то, что причинили Валере Починкову потерявшие человеческий облик собутыльники его отца (см. "Палату № 9")? И тем более это общеизвестно: я - нормальный мужчина, у меня были две гражданских жены и одна зарегистрированная. Мне только в самом страшном сне такое, о чем она говорила, присниться могло. Для этого надо вывихнутые мозги доктора Ларионова иметь, чтобы делать подобные выводы!

И потом потянулись недели, месяцы, а безвыходность была по-прежнему полная. Не видеть Толика я не мог, видеть мог хоть через день: он не только пек, он у нее и торговал. Но как он смотрел на меня при этом? Какую она сумела в нем ко мне разжечь неприкрытую ненависть! Я иногда брал у него две слойки с паштетом себе и одну с маком отцу, в шутку спрашивая, не скинет ли он мне по старой дружбе полтинничек, он же, шутки не понимая, только сурово мотал головой. Душу мне после подобных покупок выкручивало, как руки-ноги за день до приближения атмосферного фронта. И мысли от всего этого стали лезть в голову, с которыми голова уже не справлялась, отчего начались головные боли, бессонница: а что если бы я, допустим, тогда пошел за Артистом (см. картины "Сон: гибель Артиста" и "Буквы "о"), если бы встал в юности на этот недостойный путь? Ведь у подобных людей целая мафия, они тянут своих на самый верх, не хуже евреев, и оттуда не дают уже спуститься ни на йоту! А уж в искусстве это процветает, как нигде, меня, может быть, уже Европа знала бы, у меня вообще могло многое сложиться по-другому. Во-вторых, я имел бы такого удивительного старшего друга, как Артист, и в юности у меня было бы счастье, зазорное, но все лучше, чем ничего, а там, глядишь, я в него бы втянулся, на нормальных людей поглядывал бы уже сверху. И Толику мог бы это преподнести, как если его в секту избранных пригласил, а он неуверенным в себе мальчиком рос - вдруг бы это его захватило, мало ли? и мне бы этим довелось его возле себя удержать. Когда мысль после всех страшных кругов подбиралась к этому месту, было чувство, как если в голову вбили раскаленный гвоздь. Если же после подобного мне чудом удавалось заснуть, в мое тело вонзались ножи, причем убивали меня десятки мужчин, а иногда, напротив, одни только женщины и они-то усердствовали наиболее оголтело.

Возвращаясь к картине, от которой я ушел слишком далеко, добавлю: после того, как Толик от меня переехал, я ее несколько месяцев не мог видеть, а потом все-таки к работе над ней вернулся, стал работой спасаться. И эти копья, которые можно видеть летящими с разных сторон на фоне синего неба над их ничем незащищенными телами, я нарисовал уже в последний момент как символ беззащитности и опасности их детского положения.

Натюрморт с песочными часами и котом