Опыт словаря нового мышления - [39]

В развитии советской идеологии своеобразно повторились некоторые из этих этапов. В послереволюционные десятилетия абстракции класса, масс, народа полностью заслонили конкретность живого «я». В конечном счете это вело к полному растворению личности в коллективе, к разрушению возможностей личного творчества и индивидуальной инициативы, к формированию катастрофической для общественного и индивидуального развития человека презумпции заменимости. Человек, отождествленный с винтиком государственной машины, в любой момент мог быть вывинчен, проверен, переплавлен, заменен, выброшен… Подобно техническим характеристикам механических деталей, индивидуальность людей характеризовалась универсальными анкетными параметрами. «Социальное происхождение», «социальное положение», «национальность», «образование» априорно считались абсолютно валидными критериями профессиональной и социальной эффективности, важно было лишь установить их с полной надежностью. Презумпция заменимости («незаменимых у нас нет») стала философской основой массовых репрессий, из нее следовало, что уничтожение людей является страшным лишь для них, но не для общества, не для машины в целом, любой винт в которой может быть заменен другим с идентичными социальными характеристиками.

Нетерпимость к индивидуальности, антииндивидуализм представляет собой, видимо, необходимую психологическую подоплеку административной системы. Обращение с человеком как с вещью является условием самого ее существования, пренебрежение индивидом дублируется на каждом из бесчисленных ее уровней. На всех них, больших и малых, один человек управляет другими, подавляя их и свою собственную человеческую сущность. Отрицание ценности и уникальности отдельного человека, паническое отношение к чувствам другого вместе с бессознательным недоверием к самому себе, порождающим всеобщее избегание ответственности, сильнейшая и тоже бессознательная конкурентность - все это частные проявления единого психологического синдрома деиндивидуации. Подобно специальному горючему, предназначенному для какой-то одной давно устаревшей машины и больше ни на что не годному, синдром деиндивидуации был идеальным психологическим питанием для политических механизмов административной системы.

Доминирование абстрактно-государственных интересов преодолевается решительным поворотом в сторону индивидуальных, семейных, групповых и коллективных форм человеческой жизни. Первостепенное значение получают личностные, индивидуальные, неповторимые качества человека. Демократия как механизм свободного, сознательного выбора, в котором каждый отдельный голос имеет свой определенный вес, является социальным воплощением идей индивидуализма. В демократическом обществе поле общественного сознания заполняется множеством ярких, не похожих друг на друга индивидуальностей. Их диалог и свободная конкуренция между ними обеспечивают возможности расширения сознания и противодействуют заполнению его очередной раздувшейся личностью. Именно индивидуализм, предоставляющий благоприятную основу для развития множественности индивидуальностей, гарантирует от культа личности.

Ален Турен

Очень долго индивидуализм рассматривался как продукт новейшего времени и противопоставлялся социальной интегрированности так называемых традиционных обществ. Соответственно, для его характеристики использовалась экономическая терминология. Человек, стремящийся путем рациональных действий получить как можно больше с меньшими затратами, был назван «человеком экономическим» (гомо экономикус). Тот же, кто ставил свои религиозные или политические убеждения, свои семейные или профессиональные привязанности выше материальных убеждений, считался скорее коллективистом, чем индивидуалистом. Но вокруг этой центральной фигуры индивида, отстаивающего свои интересы в мире конкуренции, сложился гораздо более емкий образ человека, в котором стремление к личному благополучию оказалось совмещенным со свободой политического выбора и со всей совокупностью прав человека.

Сегодня на место этого оптимистически привлекательного образа индивидуалиста нередко выдвигается более пессимистический образ человека, противостоящего централизованной власти и всей системе управления и манипулирования экономикой и культурой. Этот образ не только нашел своих защитников. На еще более пессимистической ноте возвеличивается непостоянство его взглядов как личности, свободной от религиозных и коллективистских убеждений, которые якобы несут угрозу индивидуальным свободам.

Эта либеральная, скажем, даже анархистская концепция индивидуализма неизбежно вызывала два основных возражения. Во-первых, поскольку все люди являются членами какого-либо коллектива - по профессиональной принадлежности или по месту жительства, по национальному признаку или как участники тех или иных движений и организаций, - то человек, взятый сам по себе, в его противопоставлении коллективу, представляется всего лишь жалким отщепенцем, протест которого против принуждений коллективной жизни респектабелен по форме, но весьма ограничен по своим возможностям. Во-вторых, индивид с его свободой выбора отнюдь не является ни человеком разумным, ни хозяином самому себе. Его скорее можно сравнить с песчинкой, он объект рекламы и пропаганды. Более того, он всего лишь псевдоактер, роль которого практически полностью определена его местом в обществе, хотя он при этом уверен, что больше других свободен от всякого принуждения и не находится ни под чьим влиянием. Психология и особенно психоанализ освободили нас от иллюзий своего «я» в той же мере, в какой литература и живопись низвергли портрет, который восторжествовал как жанр в эпоху великих побед классического рационализма. Наш век был богат речами в защиту личности, но эта защита никогда не отделялась от призывов к сплочению либо в национальных, либо в религиозных общинах. И новые социальные движения вряд ли обрели право на существование, если бы защищали интересы отдельных индивидов, а не групповые интересы категорий лиц. Поэтому напрашивается вывод о том, что в обществе, где одновременно господствуют и крупные организации производителей и потребителей, и массовая культура, и постоянно растущий бюрократически-принудительный аппарат, эта форма индивидуализма сдает свои позиции. Итак, индивидуализму должен быть придан иной смысл, если, конечно, есть желание избежать такой ситуации, когда он изживет сам себя и превратится в ширму для абсолютной власти, которая заинтересована в ликвидации всех промежуточных групп ради упрочения своего господства над обезличенным обществом.