Опыт словаря нового мышления - [160]

Изложенная так, как я ее понимаю, история ментальности далека от того, чтобы противопоставить себя социальной истории: она в действительности лишь дополняет и уточняет ее. Ее сложность отражает феномен «переплетения» исторических времен, пользуясь выражением Альтюссера. Она не привязана к постоянству, инерции и сопротивлению «длинного времени», вводит в проблематику «короткого времени» те резкие перемены, которые можно назвать революцией. Она является средством, позволяющим не спасовать перед разваливающимся на части объектом исторического исследования и сохранить его целостное прочтение, учитывающее гигантскую работу себя над собой, работу, которую представляет собой жизнь людей. При условии, что мы не будем видеть в истории ментальности ключ ко всем дверям, она больше чем мода: эта новая область знания открыта для постановки новых вопросов.

Михаил Рожанский

Понятие mentalite утвердилось в интеллектуальной жизни Запада как поправка XX века к просветительскому отождествлению сознания с разумом. Mentalite означает нечто общее, лежащее в основе сознательного и бессознательного, логического и эмоционального, т. е. глубинный и поэтому труднофиксируемый источник мышления, идеологии и веры, чувства и эмоций. Mentalite связано с самими основаниями социальной жизни и в то же время своеобразно исторически и социально, имеет свою историю. Понятие же mentalite - результат атомизированного гражданского общества, в котором каждый индивид подчеркивает суверенность своего мировоззрения по отношению к идеологическим образованиям, общественному мнению, по отношению к политике. Политизированное европейское общество Нового времени понятием mentalite выразило в начале XX века необходимость и факт существования дополитических основ мышления.

Несколько раньше, чем слова «перестройка» и «гласность» вошли в европейские языки, русский язык позаимствовал понятия «ментальность», «менталитет», «ментальные структуры». Это не совпадение, а взаимосвязь. Такое заимствование - отчасти дань современной моде на западный словарь среди нашей интеллигенции, но прежде всего диктуется реальной общественной потребностью. Ни в русском языке, ни в марксистских науках об обществе прямого аналога понятию mentalite нет. Возможность его заимствования обусловлена зазором между русской культурной традицией и марксистскими социальными науками. Необходимость его заимствования обусловлена современным состоянием каждой из этих традиций и реальным состоянием общественного сознания.

Наш язык не скуп на слова для описания духовной жизни, ее истории и многообразия. «Образ мыслей», «мироощущение», «мировоззрение», «стиль мышления», «дух эпохи» и близкие по смыслу слова были в активном лексиконе русских революционеров, литераторов, философов с начала XIX столетия. Понятия эти множились в конце XIX - начале XX века, поскольку была необходимость выразить нюансы духовной жизни и поскольку сделать это было нелегко. В XIX веке сознание недостаточно политизировано, чтобы ставить вопрос о своей несводимости к политике. Развитие же политической жизни в России совпало с развитием социалистического движения и распространением марксистской терминологии для обозначения духовных процессов. Поэтому когда после событий первой русской революции остро дебатировался вопрос об антропологическом смысле политических программ, то критика рационалистического мышления за его антигуманность была направлена прежде всего против марксизма. «Вехи» и русские экзистенциалисты провозгласили право индивидуального мышления на автономность, предупредили о фатальной опасности политизированного мышления и заявили свою позицию как антимарксистскую, антисоциалистическую. Не мудрено, что до последнего времени даже попытка мыслить в подобном направлении оценивалась в нашей стране как чуждая марксизму.

Для социальных наук, развивавшихся под знаком марксизма, понятия «образ мыслей», «мироощущение», «дух эпохи» и т. п. стали скорее метафорами, нежели научными категориями. Работы самого Маркса не повинны в этом. Марксизм смотрит на историю как на деятельность людей, наделенных сознанием. В ходе их деятельности складываются объективные (т. е. не зависящие от желания людей) законы, определяющие результаты деятельности. Согласно Марксу, изучать историю сознания, его многообразие необходимо не только ради общения с человеком прошлого и осознания собственного своеобразия, но даже ради познания социальных законов. Однако вместе с дегуманизацией практики, естественной для предреволюционной и революционной эпох, но превращенной затем в норму, произошла и дегуманизация теории. Теория исторического процесса, называвшая себя марксистской, исключила из своего предмета отношения человека и мира, не рассматривала человека как творческое сознательное начало истории. Превращение теории в пропагандистскую апологетическую схему предопределило утрату подобной тематики на несколько десятилетий. Исследовать сознание оказалось необязательным, поскольку пройденный исторический путь понимался как единственно верный и возможный («исторически необходимый»), интеллигент рассматривался как проводник уже высказанной официально истины, а каждый человек - как объект пропаганды. Утвердился термин «сознательность», по сути означающий отсутствие самостоятельного индивидуального взгляда на мир. Все это можно назвать сталинизацией мышления. Существующие понятия «классовое сознание», «национальное сознание», «мировоззрение» имеют предельно общий и предельно политизированный характер. Они описывают сознание как результат истории, не проникая в ее живую ткань. Ограничиваясь ими, мы не способны говорить об антропологическом смысле политики, ставить вопрос о решительном пересмотре политических ориентиров, если политика создает тупиковые, кризисные ситуации.