Опыт словаря нового мышления - [150]

Способы образования этого консенсуса очень сложны, что породило по крайней мере несколько противоречивых легенд.

Одна из них существует еще со времен Троцкого, утверждая, что подрыв демократии Советов, бюрократизация системы происходили только при Сталине; на самом же деле внутренняя демократия партии большевиков существовала только с Февраля по Октябрь, а вне партии Ленин и Бухарин осуждали представительную демократию (статьи Бухарина в «Спартаке» в июне 1917 г. и позднее). Более того, Ленин и Троцкий допускали перегибы народной власти и насилие, узаконивая их. Народная власть Советов, второй очаг революции наряду с большевистскими руководителями и присоединившимися к ним, состояла из солдат и недавно прибывших из деревни молодых рабочих, которые не допускали даже принципа плюрализма и боролись с ним как с «буржуазным», присоединяясь в этом к лидерам большевиков, которые хотели избавиться от соперничающих партий.

Вторая легенда старается обвинить большевиков, и только их, в том, что произошло после 1917 года. Однако в действительности отказ от чисто социалистических ценностей (возвращение к традиционной семье в 1926 году, к великорусскому патриотизму в основном после 1936 года и к антисемитизму, прославление академичности в искусстве и отвержение авангардизма и т.д.) был проявлением плебеизации власти. Это не проистекало из социалистических идей, присущих основным руководителям (Коллонтай, Зиновьев, Луначарский и т. д.), но ведь они погибли в борьбе за власть и оставили место новым, не имеющим настоящей культуры кадрам и руководителям.

Наконец, третья легенда, что сталинский тоталитаризм является следствием однопартийной системы, тоже ошибочна. Во-первых, потому что многопартийность была уничтожена насильно еще во времена Ленина, Троцкого, Бухарина и других; затем потому, что это уничтожение, подчинение или подрыв остальных учреждений политическими партиями есть источник этого феномена. В 1918 году, например, для уничтожения заводских комитетов большевики использовали помощь левых меньшевиков и даже небольшевистских профсоюзов; на самом же деле возродить настоящую демократическую систему может как плюрализм мнений и партий, так и предоставление независимости власти Советам, университетам, профсоюзам, областям и т. п.

В настоящее время конфликты между различными советскими учреждениями за контроль над партией и жизнью страны, как и начало предоставления автономии общественной жизни, изменили начальное положение дел. Новое, образованное поколение содержит молодые ростки новой власти, культурные запросы которой будут другими, более высокими, чем запросы крестьян, рабочих, солдат первых лет большевистской власти, ставших аппаратчиками.

Горбачев является одновременно выражением такого социального превращения и его двигателем.

Михаил Гефтер

Октябрьская революция: событие, эпоха, феномен сознания. У каждой из этих ее ипостасей (или проекций) свой календарь и свое пространство, хотя в исторической действительности границы между ними относительны и подвижны.

Думается, мы вправе именовать семь с лишним десятков лет после переворота 25 октября (ст. ст.) 1917 г. двуединством освоения и отрицания Октябрьской революции - подобно тому, как в XIX в., взятом в целом, историк видит и овеществленную, и отвергнутую духом и действием Французскую революцию 1789 г.

Событие. Самый короткий календарь у восстания солдат столичного гарнизона и рабочих Петрограда, в ходе которого власть перешла к большевикам. Пролог - свержение монархии. Стихийный порыв в считанные дни совершил то, на что революционной Франции потребовалось свыше трех лет. Правда, у России был позади 1905 год. Но правда и то, что Россия была менее готова к республиканской жизни, чем Франция Конвента - страна, в которой уже «народилась новая нация» (П. Кропоткин). Не будет парадоксом, если мы скажем: опережая Мир, Россия опередила себя. Она устремилась к всепроникающему равенству, не успев превратить только что обретенную свободу в конституционный правовой строй. Она заявила себя демиургом вселенского освобождения, будучи еще далекой от завершения собственной раскрепостительной работы. Оттого и расплата не могла не войти в результат.

Общие определения требуют, однако, конкретизации в обстоятельствах и идеях, в политических течениях и лицах. 1917-й повторял своего предтечу в изменившихся условиях. Спонтанная самоорганизация трудящихся (Советы!) переплелась на этот раз с открытой конфронтацией партий, представляющих все классы. Отсроченные вековые чаяния («черный передел»!) сошлись с отказом солдата воевать за чуждые ему интересы. «Горизонтальная» демократизация, охватившая разные слои населения, не в силах была остановить «вертикальный» распад. Разруха и паралич транспорта толкали российскую глубинку к автаркии, а отпадение нерусских окраин было лишь вопросом времени. Россия как бы вернулась к своей изначальности. Все предстояло отыскивать сызнова, и еще неясно было: в какой мере эта нужда действительная, а в какой навязывается истории и человеку фантомами мессианского сознания и традициями русского радикального нетерпения? Одно очевидно: рутинные решения исключались. Ставка на status quo революции, которой упорно держалась небольшевистская демократия, и прежде всего партия социалистов-революционеров (эсеров), обладавшая после Февраля подавляющим влиянием, - обессиливала этот левый фланг застрявшего процесса и уже этим одним готовила исподволь бесперспективную кровавую перетасовку. Мне не представляется убедительной принятая в историографии хронология гражданской войны, относящая ее начало к послеоктябрьским дням (поход Керенского - Краснова на Петроград, мятеж атамана Каледина, бои в Москве). Не вернее ли считать, что сама большевистская революция явилась ответом на неудержимо рвущуюся из недр на поверхность войну «черной» и «белой» кости?