Опыт словаря нового мышления - [146]

Скромных возможностей Самиздата, старой печатной машинки «Эрика», которая, по словам барда Александра Галича (также диссидента), не делает больше 4 копий, было достаточно для подрыва монополии государства на информацию. Эти средства обеспечивали широкий резонанс борьбе, которую начал в 1967 году великий мятежный писатель Александр Солженицын (ему тоже пытались заткнуть рот) против всесильного Союза писателей, инструмента государственной монополии на литературу.

В августе 1968 года, во время советской интервенции против «Пражской весны», состоялась первая попытка публичного выступления на Красной площади с участием Ларисы Богораз и поэтессы Натальи Горбаневской. Вступил в борьбу и академик Андрей Сахаров, «отец советской водородной бомбы». «Демократическое движение» повело борьбу за уважение к правам человека, в частности за свободу выступлений. Огонь разгорелся, и никакие репрессии уже не смогут его погасить.

Термин «диссидент», взятый из словаря истории религий, свидетельствует о замешательстве политической мысли, марксистской или любой другой, перед этим новым феноменом. Он родился благодаря ослаблению террора после смерти Сталина. Как и революционеры XIX века, диссиденты сегодняшнего (или вчерашнего?) дня составляют в беспредельной России незначительное меньшинство. Но этим и ограничивается сходство. Перед лицом всемогущего государства, абсолютного властелина экономической, социальной, юридической, культурной жизни и под наблюдением всеприсутствующей «госбезопасности» диссиденты кажутся гораздо менее опасными, чем их предшественники. Отказ от всех попыток конспирации, вооруженной борьбы, подпольных действий, кроме чтения и распространения запрещенных произведений, частично объясняет отсутствие политической программы, сравниваемой с программами их предшественников.

Это отсутствие политической программы одновременно свидетельствует о более глубоком различии между революционерами XIX и XX веков. Революционная мысль с прошлого столетия и до наших дней совпадает с мыслью о политической рациональности, которая была уничтожена в России официальным марксизмом.

Власти не из садистских побуждений пытались расправиться с диссидентством при помощи психиатрических больниц, в которые были помещены Галансков, Буковский, Плюштич, Наталия Горбаневская и многие другие: совсем наоборот, это делалось с полным убеждением в собственной абсолютной правоте. В глазах молчавшего большинства, образованного всеприсутствующим официальным мышлением, диссидентство приравнивалось к простому и полному отказу от рациональности. Зато принуждение со стороны государства преподносится и добровольно воспринимается как благоразумие.

Практика заключения диссидентов в психиатрические больницы одновременно показывает, в чем состоит их истинная сила. Чтобы быть опасным, диссидентству не нужно ни оружия, ни программы, ни даже большого количества сторонников, - ему достаточно существовать, так как уже это ставит под сомнение правомерность однопартийной системы.

Признать оппозицию, даже теоретически, - значит ослабить эту правомерность, основанную на всеобщности, противоречащей разуму правды. Термин «отщепенец», возникший из образа отделенных от ствола щепок, часто используется как синоним слова «диссидент» и имеет сильный религиозный оттенок. Официальная логика сводит диссидентство к отщепенству и лишает его всякого права на политическое существование. Так как со времен Сталина простое физическое уничтожение диссидентства не использовалось, остается его устранение либо эмиграцией (сперва разрешенной евреям, как будто для содействия национальной интерпретации диссидента), либо при помощи психиатрических больниц.

Возвращение Сахарова, реабилитация таких покойных уже диссидентов, как Некрасов и Галич, шаг, сделанный навстречу Бродскому, Солженицыну и Синявскому, как будто свидетельствуют о том, что такие способы борьбы принадлежат прошлому и что советское общество, судя по заявлениям Горбачева, готово признать легальное существование оппозиции. Это будет концом диссидентства через переход от теократического (или идеократического, что в общем одно и то же) общества, обреченного на монолитность, к светскому и демократическому обществу, основой которого является плюрализм.

Французская революция

Евгений Кожокин

Официально признанная, и освященная многолетней традицией концепция абсолютистского государства во всех своих принципиальных моментах оставалась неизменной в конце XVIII в. В то же время и сам монарх и его монархия становились все менее абсолютнымии. Абсолютизм подразумевает определенное единомыслие подданных короля, Франция же конца старого порядка представляла собой общество раздробленное, идейно разобщенное. Абсолютизм превратился в фикцию, жизненность которой поддерживалась тем, что продолжал существовать мощный бюрократический аппарат. Но и сам аппарат был подвержен эрозии. К тому же его глава, король Франции Людовик XVI, не обладал ни волей, ни умом, необходимыми для решительного реформирования государства. Людовик XVI жаждал популярности, но добивался ее лишь уступками. Колебания и противоречия правительственного курса привели к последовательному провалу реформ Тюрго, Неккера, Калонна. Разразился кризис между королевской властью и высшими слоями дворянства, представленными в парламентах, провинциальных штатах и в собрании нотаблей 1787 г.; невозможность разрешения кризиса ни путем возобновления одной из сторон, ни путем компромисса привела к необходимости апелляции к голосу нации - к созыву Генеральных штатов. Затянувшийся конфликт, в основе которого лежал вопрос о путях и средствах преобразования страны, создал ситуацию, контроль над которой государственными властями был быстро утрачен. Бурно развивавшееся гражданское общество выработало новые формы организации. В ходе выборов в Генеральные штаты социально-психологическое единство и политическую форму обрело третье сословие, ранее аморфное социальное образование, имевшее лишь отрицательное значение. Возник грандиозный идеологический миф третьего сословия и о третьем сословии. В 1789 г. миф выполнил свою политическую функцию и исчез навсегда. Буржуазия сумела использовать старинную оболочку для самоконституирования и мобилизации масс и затем отбросила его за ненадобностью. Весной 1789 г. многие французы как бы заново открывали свою страну, обретали новых духовных вождей. С каждым днем усиливалось противостояние государства и гражданского общества. Наконец, 17 июня собрание представителей третьего сословия Генеральных штатов объявило себя Национальным собранием. Развитие гражданского общества в определенном смысле достигло своего пика - родилась новая государственная форма.