Опыт присутствия - [7]

Видимо он почувствовал это непреодолимое препятствие внутри меня и его страх, несмотря на нож, оказался сильнее. Он отступил. С тех пор

Кеша относился ко мне с тем же угодливым подобострастием, как и к остальным членам команды. Но я не умел, да и было неприятно пользоваться преимуществом. И здесь я получил еще один урок, который не перестает удивлять меня до сих пор. Как добро превращается в свою противоположность? Что требуется человеку, чтобы ответить добром на добро? – В каждом из них это добро должно присутствовать. Злобные, низкие, завистливые, ничтожные натуры не принимают добра. Они живут в мире грубого насилия. Для них вежливость, внимание и сочувствие – слабость или глупость. Мне до сих пор не понятен механизм божественного замысла, который не позволяет увидеть, что они заблуждаются. Кеша расценил мое признание в нем человеческой личности как слабость. Была вторая попытка взять верх. Но я уже обрел уверенность и подавил бунт даже с некоторой свирепостью. Его слабым местом был живот. Кеша, согнувшись, отполз в сторону и долго кашлял. Откашлявшись и не приближаясь ко мне, он поклялся, в лучших традициях уголовного жанра, что мне не жить, и что он дождется своего часа. Под знаком этого неприятного конфликта протекала моя служба на флагмане нашего каравана. Путешествие длилось около трех месяцев, а деньги закончились во время вынужденной стоянки, и мне пришлось устраиваться матросом, чтобы поддержать физическое существование.

– Дальше ты мог бы написать, что в районе Сталинграда Волга оказалась неожиданно узкой. Может быть, впечатление возникло после просторов водохранилища. И все же эта узкая речка, русло которой, казалось, можно перебросить камнем, со стремительной желтой водой, словно обманула твои ожидания. – Йорик должно быть поболтал ногами, произнеся эту фразу. Вид у него был снисходительно-небрежный. Он понимал, что попал в самую точку. – Но к чему ворошить все эти воспоминания? – Уже нет той Волги, как нет и Сталинграда, и уж тем более нет того мальчика. Опыт не повторяется, а психология остается той же самой и в древнем Вавилоне, и в вавилонах нынешних. Да и вообще, чего ты там наговорил? Ведь прочитай кто-нибудь твою галиматью, так еще и поверят, а ведь все было совсем не так, – вкрадчиво произнес он.

– Да, наверно не так, – согласился я.

– Ты помнишь войну? – Когда бы ты еще пробовал гоголь-моголь из желтка черепашьих яиц? Ты помнишь в Ярославле американские пайки, мешочек с желтком? – Такого у тебя и сейчас нет.

Я молча согласился.

– Потом, поиски истины, – разглагольствовал он, – Ну и что за достижение, если червячок торчит внутри тебя? А ты посмотри, что носится вокруг этого интеллектуального зуда – и честолюбие и высокомерие и жажда славы.

Я, было, протестующе поднял руку, но он перебил меня: – Ну, не спорю, сейчас это поутихло в тебе, пришло какое-то понимание, усталость, уныние, может быть, эмоции поостыли, но тогда… Да и с этим Кешей. А ты помнишь кочегара Колю? – Ведь ты надеялся, что он поддержит тебя? Да, да, да. Впрочем, не будем занудами, посмотрим на другое. Кто реставрирует прошлое как разрушенный храм? Прошлое – это, так, – обрывки воспоминаний. Обрываются как раз на неприятном.

Йорик потянулся и зевнул. – Ничего интересного, – разочарованно протянул он.

ПРОМЕЖУТОЧНОЕ СОСТОЯНИЕ

Еще раз демонстративно зевнув, Йорик произнес:

– И что ты хочешь этим детским садом показать? Ты что, Лева

Толстой или Алеша Пешков? Пишешь криво, рассуждаешь заумно. Ни читателя, ни издателя на твою ахинею.

Мне стало обидно, но возразить было нечего. Действительно, что отражают мои воспоминания? – Слабая картинка прошлого. А сколько их, безмолвных, осталось там! Боже! Как подумаешь о тифозных бараках

Гражданской, о тамбовских крестьянах, умирающих под обстрелом химических снарядов Тухачевского. С немцами конвенцию соблюдали, а на своих можно попробовать. А голод Украины!? Какими словами описать страдание миллионов людей? – Истощенных девчонок и мальчишек, которые ползли к железной дороге по всей Украине. А там, в одну сторону летели эшелоны с зерном за границу, а в другую – сытые люди, в вагонах с закрытыми окнами, чтобы не видеть неподвижные фигуры еще живых и уже умерших людей. А тех несчастных детей, которые не в силах подняться, ползли по улицам Харькова, чтобы добраться до хлебных очередей, а их, обессиленных, баграми собирали на подводы с трупами, бросали еще живых в братские могилы и засыпали хлоркой?! Все это судьбы людей в моей стране.

Индивидуальные судьбы. Мы можем извлечь много уроков из их совокупности, но ведь отдельная судьба и не предстает перед нами без своей связи с другими.

Я часто размышляю о полюсах, на которых лежат судьбы разных людей. Что делает одного страдальцем, другого – тираном? Их дороги постоянно пересекаются, но нет узелков, которые могли бы связывать этих людей. Одни ненавидят, другие презирают. Считается, что ненавидят слабые. О, как непросто распределяются роли в великой комедии или трагедии цивилизации. Кто был товарищ Сталин? Есть люди, считающие его тираном народа, есть люди, считающие его великим вождем того же народа…