Опыт познания природы jukebox - [19]

В течение тех нескольких недель в Сории он рассуждал иногда так: «Я делаю свою работу. Она отвечает моему духу». Одновременно тайком закрадывалось и другое соображение: «У меня есть время» — без всякой задней мысли, как абстрактная идея. Шел дождь, и за окном каждый день бушевала буря, гуляя по открытому кастильскому плоскогорью, и он использовал свои карандаши, затыкая шторы в щели в оконных рамах. Но еще больше ему досаждали шумы. Покончив с рыбьей чешуей, внизу ежедневно принимались за разделку рыбы, причем топором, помимо непривычно огромных рыбин еще и разных туш домашнего скота; милые его сердцу извилистые тропинки за пустырем неожиданно превратились в трассы для мотокросса. (Сория, как он узнал позже, принимала даже участие в чемпионате Европы.) По телевизору можно было наблюдать этот вид спорта: летящие по воздуху игрушечные фигуры героев-участников завораживающей видеоигры, а на деле жужжание шмеля вокруг его головы во время работы за письменным столом казалось ему в сравнении с тем сплошным раем. Каждый раз он возвращался с прогулки полный сил — согласно его пониманию — назад к своей работе и тут же терял их в этом гвалте. Грохот и треск разрушали не только что-то важное в данный момент, они крушили все и навсегда. Самое печальное было то, что ему грозила опасность начать пренебрегать таким процессом работы, как прочувствование образов и их полноценное фиксирование на бумаге, что требовало от него абсолютной отрешенности от мира. С другой стороны, в полной тишине он действительно как-то выбивался из колеи, поддавался слабости и впадал в сомнение, хуже того — в безнадежность, а выбравшись из этого и возвратясь назло всем бедам к своему ремеслу, тут же чувствовал себя окрепшим. Ежедневно он делал крюк, огибая фасад Санто-Доминго, — нет, в противоположность новостройкам за ней, он шел вдоль низко расположенного фронтона. От него исходил покой — требовалось только вобрать его в себя. Удивительна все-таки сама манера повестования, запечатленная в камне божественных скульптур: Ева, приданная Господом Адаму, уже с первого момента стоит спиной к спине со своим мужем, когда он в следующей за этим сцене смотрит на древо познания, а весть о воскрешении, переданная одной из тех женщин первому в длинном ряду апостолов, мгновенно распространяется дальше, это видно по их говорящим позам; и только последний застыл в неподвижности, похоже, еще не знает ничего. До работы он ходил маленькими шажками, после работы — большими, но не от ощущения триумфа, а потому что кружилась голова. Подъем в гору заставлял его глубже дышать и яснее думать, только дорога не должна была быть слишком крутой, иначе мысли в его голове скакали, как бешеные. Точно так же маршруту вдоль течения реки он предпочитал другой — против течения, так ему казалось, что когда идешь навстречу мощному потоку воды, получаешь часть ее энергии движения. Если ему хотелось уклониться от мучительных копаний в себе и раздумий, он выбирал маршрут по шпалам отслуживших свое железнодорожных путей Сория — Бургос или шел еще дальше, за город, где царила полная темень, и он должен был следить за каждым своим шагом. Возвращаясь из мрака назад на освещенные улицы города, он был в таком напряжении от ходьбы на ощупь, что стремился скорее расслабиться, глядя на вереницу скульптур Санто-Доминго, и освободиться от застывшей маски на лице со сведенными скулами. Он повторял свои маршруты, только немного варьировал их ежедневно; при этом у него было такое ощущение, что остальные пути-дороги ждут не дождутся, когда придет и их черед.

На променаде Антонио Мачадо лежали годами выбрасываемые носовые платки и презервативы. Днем на пустоши гуляли кроме него, как правило, только старики, в стоптанных башмаках и обычно в одиночку; прежде чем высморкаться, они обстоятельно вытаскивали тщательно сложенный носовой платок, разворачивали его и встряхивали. Он взял себе за правило приветствовать, до того как сесть работать, хотя бы одного из них, намереваясь услышать ответное приветствие; не испытав этого мига улыбки, он не хотел возвращаться в номер; иногда он даже специально останавливался, давая себя обогнать, чтобы иметь возможность сказать «hola!» и кивнуть головой. А еще раньше он сидел в центральном кафе Сории у большого окна и читал ежедневно с помощью словаря газету. Llavero означало «кольцо для ключей»: подняв над головой связку ключей, женщина участвовала в уличной демонстрации в Праге; dedo pulgar — большой палец: американский президент поднял свой большой палец в знак успешного турне по Панаме с впрыскиванием крови; puerte giratoria значило «вращающаяся дверь» (через такую дверь вошел когда-то Сэмюэл Беккет в знаменитое парижское кафе «Клозери-де-Лила»). Весть о казни супружеской четы Чаушеску он прочел не то чтобы с удовлетворением, а скорее со знакомым и вновь пробудившимся сейчас ужасом перед содеянным. Когда бы это ни случалось, он каждый раз находил разгадку в характерах Теофраста и испытывал ко многим из них, во всяком случае к некоторым их чертам — в которых, возможно, узнавал свои — известную нежность; ему казалось, что слабость и глупость суть признаки одиноких людей, которые не нашли общего языка с обществом, в данном случае с древнегреческим городом-государством, и чтобы каким-то образом все-таки вписаться в него, вели с храбростью и отчаянием эту свою комичную игру; и если они слишком усердствовали в том, вели себя, как юнцы, много хвастались или, что особенно бросается в глаза, не были «нужными людьми в нужный час», то чаще всего это происходило от того, что они не смогли найти своего места среди других, в том числе своих детей или своих рабов. Отрываясь от чтения, он то и дело смотрел в окно на платан с остатками редкой листвы или на голый клен рядом с ним, где на ветках сидели воробьи, чувствуя себя под надежной защитой, если, конечно, не было ураганного ветра, причем сидели так тихо, что смотрелись как весенние почки, а вздрагивающие от малейшего дуновения ветерка и трепещущие зубчатые листья платана, напротив, казались вспархивающими птицами. Самое сильное впечатление от Сории он испытал внизу у моста, перекинутого через реку, меньше — при виде его каменных арок и по-зимнему темных, медленно текущих масс воды, чем от таблички в центре моста — RIO DUERO. На одном из баров поблизости он заметил вывеску «Alegria del Puente» — «Радость (праздник) моста» — и, прочитав, тут же, не задумываясь, сошел с моста и сделал крюк — rodeo, чтобы попасть туда. На береговых откосах, там, где это не были голые скалы, обнажились от векового ветра и непогоды круглые и гладко отшлифованные валуны, на руинах городских стен, оставшихся далеко за городом, ветры столетий испещрили желтый песчаник, промыли лунки и желобки, нанесли рисунок, и он уже видел, что некоторые старинные дворцы на Plasa Mayor