Опыт о вкусе в произведениях природы и искусства - [6]

Ко всякому восприятию у нас примешиваются дополнительные представления. Женщина, которая пользуется известностью, но обладает небольшим недостатком, может иногда выиграть от этого недостатка, заставив рассматривать его как особое очарование. В пользу большинства любимых нами женщин говорит только ореол их знатности или богатства, почести или уважение, оказываемые им некоторыми людьми.

Еще одно следствие связей, которые душа устанавливает между предметами Жизни на лоне природы, которую вел человек в начале своей истории, мы обязаны радостным тоном повествования всей мифологии, ее удачными описаниями, наивными событиями, благосклонными божествами, всем этим ароматом прошлого, достаточно отличного от наших дней, чтобы о нем мечтать, но не слишком отдаленного, чтобы казаться неправдоподобным, и, наконец, этой смесью страстей и покоя. Нам нравится воображать Диану, Пана, Аполлона, нимф, леса, луга, источники. Если бы первые люди жили, как мы, в городах, поэты сумели бы изобразить лишь то, что мы ежедневно наблюдаем с беспокойством и отвращением: скупость, тщеславие и мучительные страсти.

Поэты, описывающие жизнь на лоне природы, говорят нам о золотом веке, т. е. о времени, еще более счастливом и спокойном, о котором они сожалеют.

Об утонченности

Утонченные люди это те. у которых к каждому представлению или восприятию присоединяется много дополнительных представлений или восприятии. Люди примитивные испытывают только одно ощущение: их душа неспособна ни соединять, ни разлагать. Они ничего не прибавляют к тому, что дано им природой, и ничего не отбрасывают. Наоборот, люди утонченные сами создают в любви большинство ее наслаждений. Поликсен и Апиций испытывали за столом массу удовольствий, незнакомых заурядным едокам. И те, кто умеет судить со вкусом о произведениях человеческого ума, испытывают и создают себе бесчисленное множество ощущений, неизвестных другим людям.

О неуловимом

Иногда в людях и предметах заключена незримая прелесть, естественное очарование, которое пришлось назвать неуловимым, ибо оно не поддается определению. Мне кажется, что это впечатление основано главным образом на неожиданности. Нас удивляет, например, что женщина, которая нам нравится, оказалась привлекательнее, чем мы ожидали; мы приятно удивлены тем, что ее недостатки стушевались: их видят наши глаза, но в них уже не верит сердце. Вот почему некрасивые женщины очень часто обладают обаянием, почти не встречающимся у красавиц. Действительно, в отношении красивой женщины зачастую получается-обратное тому, чего мы от нее ожидали: она начинает казаться менее очаровательной; сперва сна поразила нас с хорошей стороны, затем — с дурной. Но хорошее впечатление поблекло, а дурное — свежо, поэтому красивые женщины редко возбуждают сильную страсть, почти всегда достающуюся на долю тех, кто наделен обаянием, т. е. качеством, которого мы не ожидали и не имели основания ожидать. Роскошные наряды редко придают очарование, зато этим свойством обладает подчас-одежда пастушек. Мы восхищаемся величественными драпировками Паоло Веронезе, но нас трогают простота Рафаэля и чистота Корреджио. Паоло Веронезе много обещает и дает то, что обещал. Рафаэль и Корреджио обещают немного, но много дают, и это нас больше привлекает.

Обаяние чаще заключается в уме, чем в лице, так как красота лица обнаруживается сразу и не таит ничего неожиданного; но ум раскрывается лишь понемногу, когда сам человек этого желает, и в той мере, в какой он этого желает. Ум можно скрыть с тем, чтобы проявить лишь впоследствии и создать ту неожиданность, которая порождает обаяние.

Обаяние бывает реже свойственно чертам лица, чем мимике и движениям, так как последние постоянно меняются и могут ежеминутно создать неожиданность; словом, женщина может быть красивой только на один лад, а хорошенькой — на 100 тысяч ладов.

Как среди цивилизованных, так и диких народов закон обоих полов установил, что мужчина будет домогаться, а женщина только снисходить к нему; поэтому обаяние свойственно главным образом женщинам. Ввиду того что они должны все защищать, им приходится все скрывать; малейшее слово, малейший жест — все, что проявляется и находит свое свободное выражение, не нарушая их основной добродетели, становится очарованием. И такова мудрость природы: то, что не имело бы значения без закона стыдливости, становится бесконечно цепным с тех пор, как этот благословенный закон составляет счастье человечества.

Ни натянутость, ни аффектация не могут нас обмануть, поэтому очарование заключается не в натянутых или аффектированных манерах, а в известной свободе или непринужденности, находящейся между этими двумя крайностями; и мы бываем приятно удивлены, когда люди умеют избежать обоих подводных камней. Казалось бы, естественные манеры должны быть наиболее обычными, но это не так: воспитание, стесняя человека, заставляет его терять врожденную естественность, и мы бываем очарованы, когда видим ее проявление.

Ничто так не нравится нам в убранстве, как та небрежность или даже беспорядок, который скрывает старания, обусловленные не аккуратностью, а лишь тщеславием. И умный человек только тогда бывает обаятелен, когда его слова кажутся естественными, а не надуманными.