Опыт моей жизни. Книга 2. Любовь в Нью-Йорке - [2]

Героиня И. Д. – разная. Мудрая и простодушная. Расчетливая и романтичная. Подозрительная и доверчивая. Но ею всегда движет тоска по идеалу. Она ищет идеал. И даже если не найдет, то поиск сам по себе – это движение. Это самоусовершенствование.

Глава первая Январь – май 1985 г.

Нельзя складывать ручки и идти ко дну, в какие бы жуткие условия ты ни попал. Вспомни про Робинзона Крузо, про графа Монте-Кристо. Люди попадали в экстремальные ситуации, но не сдавались. Мамина мама, моя бабушка (та, что в Союзе живет сейчас), в двадцать лет (!) осталась без мужа с двумя детьми. Это было после войны: женщин было много, мужчин мало. А уж женщине с двумя детьми, да еще на Кавказе, не светило ничего.

Так она и прожила всю жизнь без мужа. Себя детям посвятила. Выдержала. Я бы с ума сошла. В двадцать лет навсегда о себе забыть.

Она и до двадцати не особо много успела. Только вышла замуж, через год-другой его на фронт забрали. А еще через год получила повестку. Погиб. После войны голод. Молодая женщина одна, а маленьких детей кормить надо. И такое люди переживали. А что у тебя?! Бананы, тортики, печенье в холодильнике. Все есть. Книги целый контейнер с собой привезли. Тетради, ручки. Пластинки. Совершенствуй себя. Работай. Чего нюни распускать?!

* * *

Проблема не в том, что ты попала в тяжелую ситуацию, а в твоей слабой воле, в неумении выдержать малейший дискомфорт.

Очнись! Ты же не в тюрьме, не на каторге, не на войне! Это только твое субъективное восприятие. Ты в большом великолепном городе, о котором мечтают как о счастье сотни тысяч людей в разных уголках мира. Чтобы попасть в этот город, люди переплывают океан на плоту, рискуя жизнью, бросают близких и родных, сидят в тюрьмах… на что только люди не идут, чтобы попасть в Нью-Йорк.

Руки ноги при тебе? Молодая, здоровая. Чего хнычешь? Ты в Нью-Йорке, в центре мировой цивилизации!

* * *

Нью-Йоркский университет. Зачем я сюда приехала, – сама не знаю. Приехала. Есть ведь у них и актерские, и режиссерские отделения. Есть «Creative writing department»[1]. На месте разберемся.

Дверь лифта медленно отворилась и, невольно втягивая голову в плечи, я неуверенно вышла. В отличие от Бруклин-колледжа, здесь все было чисто, современно, красиво. И блестящие под лампами полкоридора, и могучие лампы на потолках, и объявления, висевшие на стенах, – все это было другого – лучшего уровня. Откуда-то доносилась музыка Баха.

«Бах!» – с удивлением и радостью подумала я.

Осторожно ступая и жадно оглядываясь по сторонам, я пошла по коридору. Я и хотела, и боялась наткнуться на следы кого-нибудь живого. Я шла по коридору, как мальчишка, забравшийся в чужой амбар, как воришка, пробравшийся в чужие хоромы. Как будто, если бы меня спросили, кто я такая и что я здесь делаю, меня бы и впрямь уличили в воровстве!

Вот стеклянное окошко ресепшен-деск. Внутри пусто. Пользуясь тем, что секретарша отошла, заглядываю внутрь. На стене висит огромная, на всю стену картина… Хорошая картина! Полки с книгами… Ага! Сердце мое бьется чаще. Я невольно стою минутку, просто смотрю на покоящиеся по ту сторону, за стеклом, богатства человеческого наследия. Вид этого маленького офиса купает меня, как музыка, в блаженстве. Я всегда испытываю такое чувство при виде уютного, ярко освещенного письменного стола, удобного рабочего места, за которое так и хочется сесть и начать работать. Стол есть у меня и дома: только там почему-то меня невозможно заставить сесть за него. Я иду дальше.

Двери. Стены. «Room[2] 411», «Room 412», «Room 413»… Подхожу к одной из дверей, прислушиваюсь: ни звука. Воровски оглянувшись по сторонам, нагибаюсь и смотрю в замочную скважину. Ничего не видно! Тогда, легчайшим движением руки прикоснувшись к ручке двери, перестав дышать, тихо-тихо поворачиваю ручку и еще тише толкаю дверь так, что образуется маленькая щелка, через которую видна узкая полоска классной комнаты. Только полоска света видна. Полоска расширяется, увеличивается, медленно растет, пока я с облегчением не вздыхаю, поняв, что в классе пусто. Окинув взглядом пустые стулья, натертый паркет, доску, я закрываю дверь и иду дальше. Звуки музыки и голоса все отчетливей и ясней, они приближаются, растут в пространстве.

Внутренне превратившись в незаметную тень, сжавшись в малюсенький, до невидимой точки, комок, я иду, чувствуя ужасную неловкость и дискомфорт, страшно желая и страшно боясь того, чтобы ко мне обратились. Девочки и мальчики в джинсах, свитерах, футболках, кто стоял у стола, кто сидел за столом, кто стоял на стульях, развешивая какие-то гирлянды и шары. Как видно, они украшали помещение для вечеринки. В углу на столе уже стояли бутылки с различными крепкими и мягкими напитками, пачки с печеньем, другие угощения. На другом столе стоял тот самый магнитофон, откуда исходила божественная музыка.

Одна из девчонок, отделившись от своих, повернувшись мне навстречу, спросила, глядя на меня, как глядят на незнакомца, которого вдруг обнаружили у себя в доме:

– Can I help you?[3]

– Я… Я…

Отчего с этими американцами я становлюсь такой робкой, такой беспомощно трусливой? Сколько раз я злилась на себя за это, сколько раз давала себе слово не бояться их! Попав в их общество, я тут же теряю все – и умение говорить, и умение понимать, и умение дружить, и умение быть собой!