«Опыт и понятие революции». Сборник статей - [12]

буржуазная революция отчасти консервативна. Она терпит поражение и кончается термидором просто в силу того, что революционная практика буржуазии противоречит ее же миролюбивым ценностям и быстро выдыхается, а стремление рационализировать управление и создать правительство экспертов загоняет ее в зависимость от военно-полицейских, нелиберальных элит.

В заключение необходимо сказать несколько слов об интенции данной статьи. Во-первых, как уже сказано во введении, не существует “объективной”, то есть независимой от точки зрения, карты идеологий. Идеологии отражаются друг в друге — и в том смысле, что заимствуют элементы друг друга, и в том смысле, что по-разному предстают с позиций других идеологий. Точка зрения автора данной статьи — “левая”, то есть в широком смысле революционно-демократическая. И хотя в статье авторская идеология не обсуждается (о моих конкретных политических взглядах можно узнать из других работ), она присутствует в ней в качестве горизонта интерпретации. Именно с этой точки зрения бросаются в глаза консервативные черты российского либерализма.

Во-вторых, я отнюдь не морализирую, не выступаю с доносом, адресованным “просвещенному” Западу и не хочу сказать, что консерватизм — это нечто однозначно “плохое” или, как минимум, архаичное. Консерватизм — одна из формообразующих идеологий позднего Нового времени. Это традиция, к которой принадлежали такие замечательные мыслители, как, например, Федор Достоевский, Карл Шмитт, Лео Штраус и другие. Конечно, в этой традиции есть достаточно неприятные тенденции, а именно: антипатия к демократии и революции, репрессивное отношение к бунту и к негативности вообще. Но есть в ней и привлекательные черты: например критика рассудочного рационализма и механицизма, присущих либеральной идеологии. Конечно, мне представляется для современной России более ценным и перспективным демократическое развитие; резкие административные перемены (можно ли называть их “модернизацией”?), необходимые, в частности, для победы над коррупцией; подключение масс к активной политической жизни; сохранение и развитие традиций коллективизма (с последним, впрочем, классический — не российский — консерватизм мог бы согласиться). Но главный пафос статьи не в этой полемике, а в призыве к политической и идеологической ориентации. В координатах, ограниченных только Россией и только последними двадцатью пятью годами, возникает парализующая путаница. У нас до сих пор “левой” называется ультраконсервативная КПРФ, а отождествление либерал-демократии — борющейся с авторитаризмом! — с “правой” стороной политического спектра кажется само собой разумеющимся. Стоит ли удивляться, что в схватке консерваторов с консерваторами выигрывают… консерваторы, а столкновение оппонентов, не осознающих своей близости, усугубляет застойные явления в общественном сознании. Более того, “смешанные” формы идеологии не понимают в данном случае своей смешанности, не видят внутренних противоречий между смешивающимися идеологиями, не обсуждают их, не ищут творческого синтеза в мировом, универсальном контексте (российский клубок противоречий может быть распутан только исходя из международной ситуации). Таким образом, противоречия остаются бессознательными и поэтому могут проявиться в эксцессивной форме. Симптомом консервативно-либерального общества в ситуации, когда очередные попытки “либеральной” реформы в руках консерваторов потерпят крах, может, не дай Бог, стать настоящая консервативная революция — то есть фашистское движение, которое постарается предъявить либералам их скрытую повестку дня.

Отрицательная революция Андрея Платонова

Опубликовано в журнале НЛО, номер 6, 2010

Наследие русской революции 1917 года — и в смысле достижений и шансов, и в смысле поставленных проблем, и в смысле опасностей — до сих пор остается во многом неосвоенным. Можно сказать, что оно было похоронено в процессе катастрофического вырождения революции и вытеснено последующим противостоянием одинаково неинтересных идеологий: догматического эпигонского марксизма и догматического эпигонского либерализма. Поэтому так важно выявление нетривиальных рефлексивных ходов и понятий, которые возникли в результате и по поводу этого события. Причем необходимо читать тексты прошлого не свысока, глазами всезнайки (как это чаще всего делают, пытаясь интерпретировать Платонова исходя из идей его времени, например обнаруживая у него спор материализма с идеализмом — кому он сейчас в этом виде интересен?), а учась у них, задавая им современные вопросы. Андрей Платонов представляется мне одним из центральных интеллектуалов периода русской революции, который был не просто прозаиком, но ярким диалектическим мыслителем, всегда уделявшим особое внимание революционной событийности как горизонту своей жизни и творчества.

Революционная традиция обычно представляется — и консерваторами вроде Берка, и ироничными либералами, но также и оптимистическими радикалами вроде Лукача и Блоха — как стремление к воображаемой утопии, вторжение абсолюта в повседневную жизнь, которое наталкивается на сопротивление материальной инерции и поэтому приводит к террору, а затем к поражению. В этой версии, революции совершаются интеллектуалами, которые навязывают живой реальности свои идеалистические схемы. Однако здесь не учитывается, во-первых,