Опылители Эдема - [45]

Мы, психологи, обладаем широтой взгляда, поэтому являемся исполнительными вице-президентами в деле обусловливания. Социологи — всего лишь администраторы. Нужда в обусловливателях будет всегда. Но как только этот процесс завершится, администраторы станут ненужными. Социологи отомрут.

Поскольку речь зашла об обществе через тысячи лет, Халдейн счел себя вправе возразить Глендису:

— Скажем, вы добились такого полного общественного порядка, при котором овцы пасутся под неусыпным оком психологов. Здесь есть одна маленькая ошибка. Абсолютное единообразие означает, что пастухи суть овцы. Не будет ни социологов, ни психологов. Как психолог вы должны присматриваться к индивиду, а не устанавливать общественный порядок.

Халдейн больше не был уверен в правильности своего первого, благоприятного впечатления от Глендиса. Ему не понравился яркий блеск в глазах молодого человека.

— И вы окажетесь у пульта управления, Глендис, управления чем?

— Полностью единообразным общественным порядком.

Халдейн медленно колотил кулаком по ладони, пытаясь упростить свою мысль настолько, чтобы она дошла до Глендиса:

— Если единообразие есть цель вашего обусловливания, и эта цель была поставлена социологами, то вас просто водят за нос. Вы отомрете в массовом порядке, тогда как администраторы все еще будут властвовать над вашим обусловливанием.

Он заметил проблеск сомнения в глазах Глендиса и усилил нажим:

— Ваша область — человек, а не все люди вместе. Ваша обязанность — помогать раскрытию индивида. В государстве, где все абсолютно подобны друг другу, нет нужды в справочнике Крафта-Стенфорда или людях, которые его составляют. Если нет различий, то нет и шкалы для их измерения.

Глендис, вы губите себя по воле манипуляторов, которые опытнее вас, по воле социологов.

Глендис слушал внимательно. С выражением озабоченности на лице он поднялся и положил руку на плечо Халдейна:

— Простите меня за издевку над вашей категорией Я пошел на это, чтобы разозлить вас, не надеясь, что вы будете говорить со мной свободно, когда мы соотносимся как присяжный и обвиняемый. Видите ли, — он убрал руку и отступил на пару шагов, — я знаю, что ваш рейтинг высок, и мне нужна ваша помощь.

Он вернулся к стулу и сел, на этот раз его руки сжимали спинку стула.

— Вы понимаете, наша проблема заключена в социологах.

Возьмем, к примеру, их практику отвода в сторону человеческой энергии в этих домах терпимости. Бесстыдное использование первородного удовольствия, являющегося опиумом для народа. Закрой мы эти дома, какие умопомрачающие отклонения в поведении произошли бы, что за неврозы расцвели бы!

Подумайте о чувстве страха перед наказанием, которое породит одно только самовозбуждение. Какой урожай историй болезней пришлось бы нам собирать. За пять лет моей психологической практики, Халдейн, я столкнулся всего с одним случаем кожной сыпи, который можно было диагностировать как психосоматический. Ни одного язвенника. Ни одного алкоголика. Только самоубийцы. Самоубийств — масса, но никакого индивидуализма. Они выпрыгивают из окон Они всегда выпрыгивают!

Глендис сложил руки на спинке стула и опустил на них голову. Он угрюмо уставился в никуда, не говоря ни слова. Халдейна охватило чувство вины.

Наконец Глендис поднял голову:

— Как-то я проводил беседу с одним пожилым экономистом, он был уклонистом, которого ожидал Тартар, но он ежился от одолевавшего его страха, что государство достигло окончательного синтеза крайней тезы и крайней антитезы. Это был несущий чепуху неврастеник, и мы мило, очень мило побеседовали. — Он громко вздохнул. — Таких психов больше нет.

Глендис предавался воспоминаниям о своем неврастенике, пока прилив его кровяного давления не отхлынул до нормальной отметки. Затем посмотрел на часы.

— Я должен бежать, Халдейн., но осталось несколько стандартных вопросов, которые я обязан задать. Вы готовы?

— Готов.

— Какой бейсбольной лиге вы прочите победу в мировом чемпионате?

— Никакой.

— У вас есть любимая команда?

— Может быть, «Иволги», либо Нью-Йоркские «Меты», либо «Храбрецы» из Канзас-Сити.

— Кто, по-вашему, победит в Калифорнийско-Стенфордской встрече в декабре?

— Не догадываюсь.

— У вас есть любимый вид спорта?

— Дзю-до.

— Что вам нравится больше, читать книгу или играть с парнями в кегли?

Халдейн нехотя стукнул кулаком по ладони:

— Вы меня озадачили. Здесь две переменные: книга и парни. Ответ зависит от них.

— Любили вы отца больше, чем мать?

— Да.

Глендис поднял брови:

— У вас, кажется, совершенно нет сомнения.

— Я не знал своей матери. Помните?

— Ах да… Вот и все, что интересует Департамент Психологии. — Он встал и пожал Халдейну руку. — Я получил удовольствие от нашего маленького нелепого заседания. Вы дали мне пищу для размышлений… Кстати, полагаю, адвокат говорил вам, что ваше назначение на работу зависит от степени даруемого вам снисхождения. То, что я говорю, не для отчета, поскольку это не мое дело, но есть ли у вас соображения о том, что бы вы предпочитали делать?

— Черт побери, я не знаю, Глендис. Если говорить серьезно, я здорово взбудоражен. Чувствую, что для успокоения разума я должен буду заниматься чем-то тяжелым, не обязательно приятным. Может быть, я мог бы быть назначен механиком на один из звездолетов.