Опустошитель - [2]

Из расчета одно тело на квадратный метр получаем ровным счетом двести тел. Близкие и дальние родственники и более или менее добрые друзья в принципе знакомы друг с другом. Узнавание затрудняется давкой и темнотой. Под определенным углом зрения эти тела можно разбить на четыре вида. Во-первых, те, кто циркулирует безостановочно. Во-вторых, те, кто иногда останавливается. В-третьих, те, которые, если не сгонят, никогда не сходят с отвоеванного места, а когда их сгоняют, бросаются на первый же свободный клочок и снова замирают. Это не совсем точно. Потому что хотя у этих последних, или сидячих, потребность карабкаться отмерла, тем не менее иногда они непонятным образом оживают. В таком случае данная особь покидает свой пост и отправляется на поиски свободной лестницы или пристраивается к наименее длинной или наиболее близкой очереди. На самом деле искателю трудно отказаться от лестницы. Парадоксальным образом именно сидячие своей яростью нарушают спокойствие в цилиндре. В-четвертых, те, кто не ищет, или неискатели, — они, как правило, сидят у стены в позе, которая исторгла у Данте одну из его редких бледных улыбок[4]. Под неискателями, несмотря на пропасть, в которую это заводит, в итоге оказывается невозможно понимать что бы то ни было, кроме бывших искателей. Чтобы отчасти лишить это понятие оттенка безнадежности, достаточно предположить, что потребность искать может воскреснуть с тем же успехом, что и потребность в лестнице, а глаза, явно и навсегда потупленные или прикрытые, обладают странной способностью вспыхивать опять среди лиц и тел. Но несмотря на это, неискателей все равно оказывается достаточно, чтобы за более или менее длительный срок в этом народце уничтожились последние остатки энергии. Изнеможение — к счастью неощутимое, по причине его крайней постепенности и внезапных пробуждений к жизни, частично его компенсирующих, а также рассеянности заинтересованных лиц, оглушенных то страстями, которые еще их волнуют, то состоянием истомы, в которое они неощутимо впадают. И будучи далеко не в силах представить себе, что с ними будет под конец, когда каждое тело застынет без движения, а взгляд опустеет, они дойдут до этого незаметно для себя, да так и останутся. Даже при том же освещении и температурном режиме нетрудно предугадать, что с ними тогда произойдет. Но предположим, что освещение за ненадобностью отключится, а температура упадет приблизительно до нуля. Тьма, холод, застывшая плоть. Вот в общих чертах что касается взгляда на эти тела под определенным углом зрения, а также самого этого понятия и его последствий, коль скоро такое понятие у нас принято.

Площадь внутренней поверхности сплюснутого цилиндра, периметром в пятьдесят метров и высотой, для соразмерности, в шестнадцать, в целом равна приблизительно тысяче двумстам квадратным метрам, восемьсот из которых приходятся на долю стены. Это не считая ниш и туннелей. Вездесущий слабый желтый свет, постоянно одержимый головокружительными метаниями из одной крайности в другую и обратно. Температура, подверженная аналогичным колебаниям, но в тридцать-сорок раз более замедленным, под влиянием которых она быстро падает от максимума порядка двадцати пяти градусов до минимума порядка пяти, что дает регулярное изменение на пять градусов в секунду. Это не вполне точно. Поскольку очевидно, что в крайних точках амплитуды разница может сократиться только до одного градуса. Но такая ремиссия длится от силы секунду. Очень редко — остановка обоих колебаний, зависящих, вне всякого сомнения, от одного и того же двигателя, и одновременное их возобновление после затишья различной длительности, достигающего максимум секунд десяти. Соответственная приостановка какого бы то ни было движения у движущихся тел и возрастающее окоченение у неподвижных. Единственные предметы — полтора десятка простых лестниц, из них несколько складных, с опорой, приставленных к стене через неравномерные промежутки. В верхней части стены по всей окружности — расположенные в шахматном порядке, для соразмерности, два десятка ниш, причем некоторые из них связаны между собой туннелями.

Постоянно проносится слух, или, вернее, имеет хождение идея о том, что существует выход. Те, которые в это больше не верят, не застрахованы от того, чтобы верить новым подтверждениям понятия, согласно которому, пока оно сохраняется, все здесь умирает, но смертью настолько постепенной и, в сущности говоря, настолько мерцающей, что она даже ускользает от взгляда посетителя. Относительно природы выхода и его местонахождения имеются два главных мнения, которые разделяют, не противопоставляя, всех тех, кто остался верен этому древнему поверью. Для одних речь может идти только о тайном ходе, берущем начало в одном из туннелей и ведущем, как сказал поэт, в убежища, нам данные природой. Другие грезят о замаскированном люке в центре потолка, ведущем в трубу, в конце которой могут блистать солнце и другие звезды[5]. Курс часто меняется в ту и другую сторону, и тот, кто в какой-то момент только и твердит о люке, запросто может сам себя опровергать минутой позже. Однако не менее очевидно и то, что из этих двух партий первая убывает за счет второй. Но убывает так медленно, непоследовательно, и, разумеется, столь незначительно отражаясь на поведении тех и других, что обнаружить это могут только посвященные. Такое перетекание в порядке вещей. Потому что те, которые верят в доступность выхода, берущего начало в каком-нибудь туннеле, даже если при этом они и не мечтают им воспользоваться, могут соблазниться поисками. Тогда как сторонникам люка этот демон-искуситель не страшен по той причине, что центр потолка недосягаем. Таким образом, выход неощутимо перемещается из туннеля на потолок, не успев оказаться никогда не существовавшим. Вот краткое описание этого поверья, такого странного и по существу, и по причине той преданности, которую оно внушает множеству одержимых сердец. Его бесполезный огонек последним покинет их, если окажется, что их ожидает тьма.