Опустошенные сады (сборник) - [11]
Треск в столовой повторяется… Ковалев вздрагивает и бросает перо на стол. Несносно! По всему телу расползается страх и обхватывает насторожившееся сердце холодными клещами. И тут Ковалев слышит, как за окном, в ночи, кто-то воет, плачет и скребется; как ветер пронзительно кричит голосом обиженного человека.
Вся комната наполняется невидимыми, тайно-пребывающими существами. В каждом предмете, находящемся в этой комнате, пробуждается иная, враждебная ему, Ковалеву, жизнь.
Ядро словно думает мучительную заржавевшую думу. Сейчас оно покатится, ударится в его грудь и с гулом упадет на половицы пола.
Чернильницы протянули свои черные жерла, как черные глотки, смоченные черною неподвижною кровью.
Деревянные ручки с перьями стали похожи на злые острые копья, готовые ослепить зрячие глаза.
Даже безобидная резинка, умеющая только стирать штрихи карандаша, — даже она готова долго-долго стирать какие-то слова, какие-то неведомые мысли, стирать их с болью, с гневом, с упорством воскресшего на миг предмета.
Ковалев вскакивает с кресла и, высоко поднимая над головою яркую лампу, поспешно уходит в спальню к Серафиме, смежную с его кабинетом. Нет, он не хочет здесь оставаться… Ему постлано на диване, но все равно он не хочет здесь спать. Не то, чтобы испугался ночного одиночества, а так… неприятно… Скучные осенние ночи! В осенние ночи, когда бушует на улице ветер, в душе восстают седые предания, нелепые, древние, рождающие панический страх. Он в этом не виноват: страх входит помимо его воли.
— Ты спишь, Серафима?
Серафима открывает заспанные глаза, жмурится и потягивается. Тело у нее белое, упругое, плечи овальные, а шея слегка припухлая, с заманчивыми складочками.
Он зажигает висячий розовый фонарь, гасит принесенную из кабинета лампу и раздевается.
— А я читал, Серафима. Ты давно заснула?
— Нет, недавно.
— Подвинься немножечко к стене.
Серафима, блаженно улыбаясь, подвигается.
Ковалев целует ее и в плечи, и в припухлую шею, и в привычные губы…
После поцелуев разговор:
— Кончила с капустой?
— Да, Геша, я нынче закупила две сотни кочанов; капуста хорошая, белая.
— Так. Ну, давай спать. Спи, милочка. Я уж останусь у тебя, а в кабинет не пойду.
Воцаряется тишина, только на улице бушует осенний ветер, как старый бесхвостый черт, злобно пытающийся сдуть в одну темную кучу все дома. Не удается старому ночному черту, сильнее злится он, дует яростнее и в бессильной злобе дико воет по-волчьему.
…Спит и Рогнеда в своей спальне со старою пани и видит сон, будто она стоит в костеле, украшенном золотом. В черном платье она и в черном вуале, и с головы ее траурный креп ниспадает на старинную мозаику пола. Певуче рыдает орган, но кто играет, не видит она, погруженная в молитву, в сладостное оцепенение. Только знает, что косыми лучами входит солнце через стрельчатые переплеты готических окон; только слышит она, как юноша-ксендз говорит нараспев торжественные слова латинских гимнов. И она опускается на колени и предается страстной молитве. И уже звенят, как медь римских щитов, победные звуки гимнов, а певучий ропот органа растет, ширится, крепнет.
— Рогнеда, вставай!
Со страшным грохотом рушатся золотые, убегающие ввысь колонны.
— А?.. Что? — в диком страхе поднимает Рогнеда голову с подушки. — Вам чего?
Старая пани будит ее:
— Не опоздай, Рогнеда, на урок, пора вставать.
— Сейчас, мамочка.
Она опускается обратно на подушку. Сердце испуганно трепещет в груди, а из черных глаз еще не иссяк недавний ужас.
В окно спальни заглядывает серый, холодный день. Пора на работу.
11
Каждым вечером они видятся друг с другом. Чаще приходит Ковалев к Рогнеде. Он засиживается у нее до глухой полночи. Они вместе читают или она ему играет на пианино его любимые пьесы, и ей нравится, что полонез Шопена, пламенный и полный черной скорби, он любит так же, как и она.
— Играй же, Рогнеда, играй! Когда из-под твоих пальцев вылетают эти бурные звуки, ты точно преображаешься вся, — я слышу, как рыдает прекрасная женщина, нация, истерзанная в беспрерывных кровопролитиях. И тогда ты…
Ковалев целует Рогнеду в лоб:
— Играй же, Рогнеда, я так люблю тебя слушать.
И она идет. Она садится за пианино, быстрые пальцы стремительно пробегают по клавишам.
С лязгом сверкающих сабель, с надменными возгласами входят беспечные ляхи. Открывается шумный пир. Слышен звон заздравных кубков. А потом — все смешалось: ржут кони, пляшет огненный вихрь и льется кровь на землю, на безумные лица, в ревущее пламя… Хрипло стонет посаженный на кол юноша-рыцарь, размахивая обрубленными по локоть руками. И вот — уже тихо, по тихому полю скачут окровавленные всадники, изредка перекидываясь спокойными словами…
Струны замолкают.
— Как я тебя люблю, Рогнеда. Удивительно нищенски жалок наш язык: ну как мне рассказать тебе все, что я чувствую, чем живу. Слова — это железные прутья темницы, напрасны усилия: решетка крепка, темница глуха… Запри дверь, Рогнеда.
— Зачем?
— Так… Я хочу. Неприятно, что твоя мать или Профессор каждую минуту могут войти.
— Да они давным-давно спят.
— Ну все-таки…
Ковалев встает с дивана и сам дважды повертывает в двери ключ. Обнимает Рогнеду, подводит ее к дивану, она садится к нему на колени и нежно обвивает его шею руками.
«На высокой развесистой березе сидит Кука и сдирает с нее белую бересту, ласково шуршащую в грязных руках Куки. Оторвет — и бросит, оторвет — и бросит, туда, вниз, в зелень листвы. Больно березе, шумит и со стоном качается. Злая Кука!..» В сборник малоизвестного русского писателя Бориса Алексеевича Верхоустинского вошли повесть и рассказы разных лет: • Лесное озеро (расс. 1912 г.). • Идиллия (расс. 1912 г.). • Корней и Домна (расс. 1913 г.). • Эмма Гансовна (пов. 1915 г.).
«Осенний ветер зол и дик — свистит и воет. Темное небо покрыто свинцовыми тучами, Волга вспененными волнами. Как таинственные звери, они высовывают седые, косматые головы из недр темно-синей реки и кружатся в необузданных хороводах, радуясь вольной вольности и завываниям осеннего ветра…» В сборник малоизвестного русского писателя Бориса Алексеевича Верхоустинского вошли повесть и рассказы разных лет: • Перед половодьем (пов. 1912 г.). • Правда (расс. 1913 г.). • Птица-чибис (расс.
«Набережная Волги кишела крючниками — одни курили, другие играли в орлянку, третьи, развалясь на булыжинах, дремали. Был обеденный роздых. В это время мостки разгружаемых пароходов обыкновенно пустели, а жара до того усиливалась, что казалось, вот-вот солнце высосет всю воду великой реки, и трехэтажные пароходы останутся на мели, как неуклюжие вымершие чудовища…» В сборник малоизвестного русского писателя Бориса Алексеевича Верхоустинского вошли повести и рассказы разных лет: • Атаман (пов.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Одна из ранних книг Маркеса. «Документальный роман», посвященный истории восьми моряков военного корабля, смытых за борт во время шторма и найденных только через десять дней. Что пережили эти люди? Как боролись за жизнь? Обычный писатель превратил бы эту историю в публицистическое произведение — но под пером Маркеса реальные события стали основой для гениальной притчи о мужестве и судьбе, тяготеющей над каждым человеком. О судьбе, которую можно и нужно преодолеть.
Цирил Космач (1910–1980) — один из выдающихся прозаиков современной Югославии. Творчество писателя связано с судьбой его родины, Словении.Новеллы Ц. Космача написаны то с горечью, то с юмором, но всегда с любовью и с верой в творческое начало народа — неиссякаемый источник добра и красоты.
«В те времена, когда в приветливом и живописном городке Бамберге, по пословице, жилось припеваючи, то есть когда он управлялся архиепископским жезлом, стало быть, в конце XVIII столетия, проживал человек бюргерского звания, о котором можно сказать, что он был во всех отношениях редкий и превосходный человек.Его звали Иоганн Вахт, и был он плотник…».
Польская писательница. Дочь богатого помещика. Воспитывалась в Варшавском пансионе (1852–1857). Печаталась с 1866 г. Ранние романы и повести Ожешко («Пан Граба», 1869; «Марта», 1873, и др.) посвящены борьбе женщин за человеческое достоинство.В двухтомник вошли романы «Над Неманом», «Миер Эзофович» (первый том); повести «Ведьма», «Хам», «Bene nati», рассказы «В голодный год», «Четырнадцатая часть», «Дай цветочек!», «Эхо», «Прерванная идиллия» (второй том).
Рассказы Нарайана поражают широтой охвата, легкостью, с которой писатель переходит от одной интонации к другой. Самые различные чувства — смех и мягкая ирония, сдержанный гнев и грусть о незадавшихся судьбах своих героев — звучат в авторском голосе, придавая ему глубоко индивидуальный характер.
Александр Митрофанович Федоров (1868-1949) — русский прозаик, поэт, драматург. Сборник рассказов «Осенняя паутина». 1917 г.
Михаил Владимирович Самыгин (псевдоним Марк Криницкий; 1874–1952) — русский писатель и драматург. Сборник рассказов «Ангел страха», 1918 г. В сборник вошли рассказы: Тайна барсука, Тора-Аможе, Неопалимая купина и др. Электронная версия книги подготовлена журналом «Фонарь».