Рогнеда идет в гимназию, ступая по белому ковру, раскинутому по улицам, и ей радостно: вот и зима! Здравствуй, здравствуй, старушка!..
Внезапно все стало светлым и сурово-обновленным, нет темных мостовых, обезображенных колдобинами, даже на сенной площади — конский помет, грязь и мусор прикрыты от людского взора диковинным ковром.
Белое поле!
Фигуры бородатых мужиков и смуглых цыган выделяются на нем, как на белой стене китайские тени.
Рогнеда одета по-зимнему: белая шапочка, белый воротник, белая муфта, лишь брови по-прежнему черны и надменно изогнуты, лишь в черных глазах все тот же нестихающий свет.
— Подайте копеечку! — назойливо клянчит калека, весело подталкивая свою тележку по настланному ковру.
Рогнеда дает ему серебряную монету и улыбается: что за чудак! Без ног, ободран и неотвязчив. Пусть себе выпьет на гривенник.
— Сегодняшний Голос! Голос сегодняшний! — звонко выкрикивает газетчик. Рогнеда и ему улыбается: какой у него смешной нос, не нос, а вареная брюква, — настоящий российский многострадальный нос, пропитый, посиневший и все-таки ухитрившийся расползтись до чудовищных размеров.
— Что-то теперь делает Георгий?
— Пьет какао. Он по утрам пьет какао. Впрочем, вероятно, он еще не встал.
Она весело и дерзко взглядывает в глаза прохожим.
…Старичок с крючковатою палкой, палка похожа на старичка, старичок на палку — согнутый, туполицый, ворчун и придира. Идет, конечно, из богадельни.
— Вы, барышня, не толкайтесь… в-в-ва! в-в-ва! в-в-ва!.. Не хорошо-с! Через это мыслимо поскользнуться-с!.. В-в-ва! в-в-ва! в-в-ва!
Кашляет, сердится, еще бы не сердиться: старый хрыч, завидно, что обгоняют молодые ноги.
— Прости, дедушка, я нечаянно.
— То-то!.. В-в-ва! в-в-ва! в-в-ва! Поскользнуться, говорю, можно-с.
Рогнеда улыбается.
— У Георгия лебединая шея, он похож на черного лебедя.
Она хмурится и плотно сжимает губы.
— Придет ли сегодня? Придет ли?
— Придет! придет! придет!
И опять улыбается.
У гимназии с тротуара снег сметен. Черный асфальт кричащим пятном выделяется среди потемневшей улицы. Когда Рогнеда идет по нем, ей вдруг делается неприятно и то, что вот она уже пришла, и то, что предстоят скучные уроки.
Швейцар с низким поклоном открывает перед нею дверь.
— Снежок-то! — строго говорит он, снимая с Рогнеды пальто.
— Да.
— Зима, должно, будет снежная.
— Почему так?
— Надо полагать.
Рогнеда приводит в порядок у стоящего в передней трюмо свои волосы и торопливо поднимается по лестнице, наверх, к своему классу.
— Bonjour!
— Bonjour, Рогнеда Владиславовна!
И тут Рогнеда смущается. Она садится к своему столику, как садилась десятки раз, но теперь она чувствует, как каждый ее шаг — иной, новый шаг, каждое движение — новое движение. — Bonjour! — даже голос звучит иначе, нежели тот, старый: тот был резче и невиннее. — Bonjour! И ей уж кажется, что гимназистки подмечают это, удивляются, недоуменно переглядываются между собой.
Не развязался ли шнурок на башмаке? Она тайком взглядывает на ноги — нет, шнурки не развязались. Ф-фу, как глупо: нет ничего особенного во взглядах, устремленных на нее.
Она овладевает своим смущением, и когда в класс входит начальница гимназии, она гордо здоровается с ней и сухо разговаривает о делах.
Начальница — высокая, седая женщина, с изможденным желтым лицом. На левой руке обручальное кольцо — вдова. Говорит сквозь нос:
— Надо бы отремонтировать некоторые парты.
Рогнеда окидывает взором класс:
— Да… Ремонт необходим.
— Как бы это устроить? Разве воспользоваться несколькими праздниками подряд? — размышляет начальница.
«Старая дура!» — мысленно издевается над нею Рогнеда, и не знает, почему издевается.
— А мне думается, можно и в будни. Девицы пару дней могут посидеть и втроем, да, пожалуй, и вовсе не придется считаться с этим неудобством, так как в настоящее время многие хворают, есть свободные парты.
— Отлично! — щурит бесцветные глаза начальница и вполголоса замечает Рогнеде:
— А почему вы, Рогнеда Владиславовна, зовете воспитанниц девицами? Это несколько вульгарно и мне не совсем нравится.
«Наглая особа!» — раздраженно думает она про Рогнеду, с достоинством покидая класс и тоже не зная, почему она подумала так про Рогнеду.
— Рогнеда Владиславовна!
Рогнеда поворачивает голову в сторону назвавшей ее имя. Говорит Таня Дудова.
— Что, Таня?
— У меня есть к вам большое, большое дело. Вы мне можете уделить две минутки?
— Ах, Таня, ведь, скоро начнется урок.
Васильковые глаза девочки умоляют.
— Ну, говорите! — усмехается Рогнеда, выходя вместе с златокудрою девочкой в коридор.
— А вы никому не скажете, никому?
— Никому!
— Папа нанял его давать мне уроки живописи, и я у него уже два разика была. Он мне много, много рассказывал про испанских художников, про Гойю. Удивительный этот Гойя!.. Он меня, Рогнеда Владиславовна, поцеловал. Мы с ним в его кабинете, там на столе у него чугунное ядро, ужасно интересно. Я его брала, оно тяжелое…
Рогнеда с ужасом смотрит на девочку и крепко схватывает ее за руку.
— Вы, Таня, говорите, что ходите к Ковалеву?
— Да. А откуда вы узнали его фамилию?
— Вы мне сами сказали. Ну, и что же… вы долго… Вы у него сидели, то есть, нет, он… вам не предлагал писать с вас картину?
