Опустошённые души - [15]

— Чего же хорошего?..

— А? А-а-а!.. Ты, брат, этого не поймёшь!.. А интеллигенты-то, как почитаешь газеты, теперь вон разной бесовщиной занялись и книжки пишут… Смотри-ка, и нам с тобою надо заняться чертовщиной…

— Занимайся, коли охота есть, — сказал Пётр, — а меня избавь…

Завьялов передвинулся ближе к Травину и, понизив голос, спросил:

— А скажите мне, Николай Иваныч, правда ли, что я прочитал намедни?.. Будто вся интеллигенция по двум линиям пошла: одни каким-то «богоискательством» занялись, а другие — «богостроительством»!? Повстречал я вашу сестрицу на мостках через Неву. «Здравствуйте», — говорю. Поздоровались, пошли вместе… А по утру-то я прочёл насчёт интеллигенции и спрашиваю: «Скажите, — мол, — Сонечка, правда ли, что ваша интеллигенция по двум канатам пошла?» Смотрит на меня Сонечка и молчит. Обиделась, что я так про интеллигенцию выразился и говорит: «Вы, — говорит, — никакого права не имеете насмехаться над интеллигенцией. Да, кроме того, — говорит, — вам и не понять этого»… «Потому, — говорю, — и спрашиваю, что не понимаю. Как это идти и искать Бога или начать и строить его? Точно это памятник какой или дом… Что вот люди ищут Бога, это я понимаю, потому и сам всю жизнь искал. А вот уж, как строить Бога — я не понимаю!..» Может, вы мне расскажете, Николай Иваныч?..

Верстов сидел у себя в комнате и перелистывал новую книгу толстого журнала. Читать сплошь и усидчиво он не мог и так только скользил по страницам взглядом, ловил чужие мысли и тотчас же расставался с ними. Так и казалось — поймает человек птичку и выпустит, потому — поймал не то, что хотел. Невольно прислушивался он к разговору в комнате Травина и как только понял, что речь идёт о «богостроительстве», — спешно оделся и ушёл. И долго бесцельно бродил по улицам.

Вначале Травин наотрез отказался говорить на эту тему, ссылаясь на то, что и сам ещё плохо разобрался в настроениях интеллигенции. Но потом уступил настойчивости Завьялова и рассказал всё, что знал. Говорил неуверенно, скучно, монотонно.

По глазам Завьялова можно было судить, что рассказ Травина не очень-то удовлетворил его. Идя по каким-то своим путям мысли, Завьялов говорил:

— Так-с!.. Так-с!.. Значит, одна часть интеллигенции напрасно искала Бога-то, не нашла и давай его строить, а другая — всё ещё ищет… Ну-ну!.. И занятно, я вам скажу!.. Из какого они материала-то будут строить? Коли вложат в постройку-то свою камень, может и выйдет что-нибудь, ну, а коли опять это «не убий» подложат, так, я думаю, строителей-то этих этот самый новый-то Бог и придавит… А? Ха-ха-ха!.. Выйдет штука неожиданная!.. Ей-Богу!.. Строят, строят вавилонскую башню-то, а она их же и придавит… вроде вон, как Петра моего. Его придавило, а он всё «не убий» кричит… А?.. Пётр, как ты думаешь?.. Не ходи, брат, с интеллигентами строить Бога, потому — раздавит он тебя…

Пётр молчал. Молчал и Травин. И странно, их обоих мучили одни и те же мысли и чувства. Слова Завьялова волновали их и даже раздражали, точно он бередил в их душах что-то обнажённое, чуткое, нежное… И всё же ни тот, ни другой не нашли в запасе своих слов ни одного такого слова, которым можно бы было опрокинуть всё издевательство старика с блестящими тёмными глазами. Они оба боялись взглянуть в эти глаза и молчали.

Завьялов как-то разом смолк и точно опустился. В его глазах, блестящих и возбуждённых, как-то вдруг померк огонёк. Он встал, протянул Травину руку и сказал:

— Как-нибудь зайду, Николай Иваныч, потолковать, а пока до свидания…

— Куда же вы спешите? Скоро придёт Соня… Она больше меня знает.

— Нет уж, пойду!.. Зайду ещё к одному интеллигенту… Надо мне обмозговать всё это…

— Что? Что обмозговать-то?..

— Да вот, что мы говорили о богостроителях-то. Занятно это! Право… В искателях-то Бога и я состоял с младенчества, а вот насчёт богостроительства, это много позанятней выходит… Только одно у меня сомнение: из какого материала будут Бога-то строить?.. Ну, пойду ещё к одному человеку… А ты, Пётр, воздержись пока к богостроителям-то ходить, потому — не знаю, что у них выйдет…

— Ну, ладно… иди… иди… зарапортовался!.. — с насмешкой в глазах провожал дядю Пётр и в прихожую за ним не вышел.

— Отчего вы так на него? — спросил Травин после ухода Завьялова.

— Болтушка какой-то. Сам не знает, что мелет!..

— Ну, это вы напрасно, товарищ!.. У Завьялова голова крепкая! Человек он интересный!..

— Какое там интересный!.. Интеллигенция-то разбежалась вся, ушла от нас да там разным богостроительством занимается, похотью и чертовщиной… Что же и нам за ними идти?.. И нам бросить своё жизненное дело?.. У нас вон тысячи безработных, и не знают люди, как завтрашний день прокормиться… А они — «богостроительство».

Он насмешливым тоном протянул последнее слово и ушёл мрачным и озлобленным.

После ухода Петра, Травин точно в бреду каком-то лежал с закрытыми глазами, минутами забывался… А в ушах его всё ещё звучал насмешливо грубый голос Завьялова. Чем-то новым дохнуло на него от этого человека, но он не мог сразу разобраться в нём, как не мог осмыслить и всего того, что тот говорил. Странно, после беседы с Завьяловым, он как будто открывал в себе какой-то новый интерес к жизни. Ещё так недавно он без сожаления и с насмешкой относился и к другим, и к себе… Смеялся он и над своим недомоганием, а теперь… Ему припомнилась грубая сцена с доктором Ладыгиным, и он пожалел, что всё это случилось.