Опус в красном - [12]

* * *

"Берейшит бара Элохим22:

Вначале создал Бог... Ещё бы!

Аристократом слов лихим

Взойдя в Ирийские23 трущобы.

Берейшит бара Элохим:

Вначале создал Бог...Так надо

Абонемент на карантин

Свежеразгаданной монады.

Берейшит бара Элохим:

Вначале создал Бог... Отныне

Его кровавый балдахин

Истреплется в мечтах о Сыне.

Берейшит бара Элохим:

Вначале создал Бог... Тревогу

Вселил вселенский Подхалим

И сам уподобился Богу".

* * *

Впрочем, о чём это я? Ах, да. Есть только свет и ничего кроме света. Об этом самое время вспомнить бы нашему Раймундо. Он и вспоминает, благо Амвросия уже упорхнула, распространяя за собой споры проказы, вместо ожидаемого благоухания. Удельная величина потрясения вполне делает достижимым любой свет. А уж тем более для столь подверженной стрессам, утончённой натуры. Кто бы мог подумать, что подлюка-реальность сделает-таки первое сокращение, разжижаясь и становясь прозрачнее. Взгляд более не замечает преград, видно становится бесконечно всё. И даже наворачивающиеся слёзы бессильны создать эффект линзы. Нет стен, земли, неба, океана. Вернее, все они может быть и есть, но где-то не здесь; есть для себя, внутри себя и не более. Взгляд проникает решительно внутрь всего, и видимая неприкрытая суть вещей щеголяет собственной невинностью. Собственно, и глаза к этому не имеют ни малейшего отношения. Воспринимает свет, а, как мы уже успели заметить, кроме света нет ровным счётом ничего - нечто другое, внутреннее и бесценное и даже, в какой-то степени, бессмертное. Если, конечно же, у бессмертия есть степени...

О, если бы вы знали, как изматывает меня этот свет! Ладно бы ещё облачение в голограмму Спасителя - терновый венец мне к лицу - но свет! А без него - никуда, так что, уж взявшись за гуж... Итак, Я в облике Спасителя явлен повесе, для усиления эффекта во многократно усиленном сиянии несметных полчищ раскалённых ламп. Я хорошо постарался, зная горячность сенешаля. Здесь надо бить наверняка, тут не отделаешься ехидным нашёптыванием в ушную раковину, как это сходило мне с рук в случае с тишайшими и скромнейшими пустынниками. Что поделаешь - предстоит в значительной мере открыться, не пренебрегая, однако, и конспирацией.

Я руковожу голограммой, процесс несложен, мимика и вовсе сведена к нулю - Спасителю не пристало строить гримасы. Лик спокоен и проницателен вот уж где пригодились давеча упомянутые хороводы херувимов. Мы с Раймундо зачарованно глядимся друг в друга, Я и Он, Влюблённый и Возлюбленный... Что-то странное происходит и во мне самом, кажется, будто бы сам оригинал воздействует на мои рычаги управления, не позволяя сотворить подлость и совершенный обман. Отчего-то на гипотетических ладонях начинают сочиться стигматы, видимо, кому-то недосуг было позаботиться о бинтах.

Удивительное дело, но ему первому возвращается дар речи (Мой мальчик, как я не разочаровался в тебе!):

- Вы ли это, Спаситель?! - вопиет израненное сознание сенешаля.

- Я, - совершенно справедливо замечаю Я, - Я - тот, кто любит тебя.

- Вы ли - та самая Любовь, что умерла на кресте, как об этом записано в книгах?

- Я, о, Возлюбленный!

Эгоизм надломлен, отверстые глазницы лика начинают сочиться миррой. Я забываюсь, делаю второе сокращение и... проговариваюсь:

- Я - это ты, а я никого не люблю так, как себя. О, Возлюбленный! Ты лучше меня. Тебе предстоит изменить этот мир - ты должен научить людей любить. Ты должен дать им меня. А что же касается Любви... Любовь - это величайший абсурд этого мира, но я люблю тебя, о, Возлюбленный!

Вот так вот.

Я проговариваюсь.

Я проговариваюсь, а он - разглашает. Такова кривая ухмылка провидения.

Я спохватываюсь, но... поздно. Слова надёжно отпечатываются в цепком сознании будущего Разгласителя, повторения не требуется. Я стараюсь заговорить его, увести интерес в сторону... Тщетно. Кровавое обаяние образа умершего более тысячи витков назад жёстко довлеет над моим воображением, не оставляя шансов для собственного произвола и лукавства. Призванный искушать Богом, я сам становлюсь жертвой Его прелести, прельщаюсь как мелкий чертёнок, как полу_бес, как недо_ангел, как...

- Спаситель! - речёт отважное сердце сенешаля, - Я сокращаюсь! Я желаю быть как ты!

Мой мальчик! Что мне остаётся ответить ему? Путаясь, пытаюсь что-то возразить ему в том духе, что, представь, мол, какова нелепица - великое безликое и пустое ничто, вдруг, ни с того ни с сего вознамеривается ограничить свой свет, в некотором роде, потесниться, дабы со-тва-рить! В моих устах это звучит почти как "согрешить", что впрочем, не так уж и далеко отстоит от истины... Клепает некие замысловатые студенистые мешки с костями, которые якобы должны насладиться величием сотворенца, тем самым удовлетворив его тщеславие. Я должен убедиться в том, что Бог - это хорошо, что Он добро, но что в этом мире может вселить в меня эту уверенность? Да, Я есть, но хорошо ли это самое Я? Тепел ли свет, взаимна ли любовь?..

- Спаситель! - горячащийся юноша непоколебим, - Мне стыдно! Стыдно своей дерзости уподобиться тебе, своего желания занять твоё место и получать твоё удовольствие, отдавая себя!