Опричнина - [31]
Около 1562 г. Иван Грозный написал новую духовную грамоту, в которой определяет порядок престолонаследия и состав регентского совета при его сыне Иване[401]. Регенты И.Ф. Мстиславский, В.М. Юрьев, И.П. Яковлев, Ф.И. Умный-Колычев, Д.Р. Юрьев, А. Телятевский, П.И. Горенский и дьяк Андрей Васильев приняли присягу на верность царю[402]. Все это наиболее доверенные лица царя. Двое из них возглавляли государев дворец: это дворецкий Д.Р. Юрьев и кравчий П.И. Горенский[403]. Последний вместе с Иваном Петровичем Яковлевым во время Полоцкого похода конца 1562 — начала 1563 г. был дворовым воеводой[404]. Очень примечательны имена двух будущих опричников — А.П.Телятевского и Ф.И. Умного-Колычева[405]. Первый сравнительно недавно появился при дворе (он служил рындой в походе 1557 г.[406]). Но уже в 1561 г. он выполнял ответственные поручения царя, производя розыск о смерти Адашева в Юрьеве[407]. Ф.И. Умный-Колычев начал службу свою сравнительно рано, в июне 1558 г. он уже окольничий, а в июле 1561 г. — боярин[408].
Присяга шести сподвижников царя вызвана составлением недошедшей до нас духовной грамоты Ивана IV, согласно которой они назначались членами регентского совета («государь… написал нас в своей духовной грамоте»). Регенты обязывались верно служить наследнику престола царевичу Ивану, царице и другим детям царя в соответствии с завещанием и распоряжением царя («по душевной грамоте, такову грамоту ты, государь… написал о розряде своем государю нашему царевичю Ивану»)[409]. Царь явно боялся повторения мартовских событий 1553 г. и спешил обеспечить трон своему сыну, обезопасив его от возможных притязаний Владимира Старицкого. Назначение регентов из числа ближайших царю лиц дворцового ведомства явилось показателем недоверия Ивана Грозного к Боярской думе в целом.
Начало превентивных мероприятий Ивана Грозного против возможных политических соперников и даже претендентов на московский престол облекалось в старую форму составления крестоцеловальных и поручных записей.
Клятвенные записи с опальных или подозреваемых в крамоле княжат брались уже с начала XVI в. и имели большое политическое значение как действенное средство подчинения феодальной аристократии московскому правительству. В малолетство Ивана Грозного, когда власть находилась в руках феодальной аристократии, да и в годы правления Избранной рады почти никаких записей с княжат и бояр фактически не бралось. Практика взимания поручных и крестоцеловальных по княжатам возобновилась после падения правительства Адашева.
В июле 1561 г., когда в Москве происходили торжества по случаю предстоявшей свадьбы Ивана IV с кабардинской княжной Марией Темрюковной, двоюродный брат царя Василий Михайлович Глинский приносил торжественную присягу на верность Ивану Грозному и «царице» Марии (хотя свадьба состоялась только 21 августа!). Оказывается, что он в чем-то «проступил» перед царем, а поэтому «за свою вину бил челом государю», избрав своим посредником, как это часто бывало, митрополита и освященный собор. В чем состоял проступок Глинского, сказать трудно. Возможно, князь Василий, как и многие в придворной среде, выражал недовольство браком царя с «бусурманкой». Ведь именно со времени этой свадьбы Иван IV начал косо смотреть и на князя А.И. Воротынского[410]. Как бы там ни было, но двоюродный брат царя представлял известную опасность для династии и решение взять с него «запись» имело целью обеспечить полную уверенность Грозного в преданности Глинского. Иван IV «для прошения и челобития» митрополита Макария «отдал вину» В.М. Глинскому. Со своей стороны князь обещал «не отъехати» к польскому королю, самостоятельно не вести с ним никаких переговоров и верно служить царю[411].
Стремясь окончательно обеспечить послушание своего родича, Иван IV возводит его в бояре (в конце 1561 — начале 1562 г.[412]); тем самым подчеркивая несоизмеримую разницу не только между Глинским и самим государем, но и удельными княжатами. Осенью 1562 г. князя Василия Михайловича мы встречаем третьим в «навысшей раде» (ближней думе), после И.Д. Вельского и И.Ф. Мстиславского, и вторым (после Вельского) в комиссии бояр, ведших переговоры с литовским посольством[413].
В.М. Глинский не был единственным при дворе, кто мог похвастаться родственными связями с царствующим домом. Виднейший боярин князь Иван Дмитриевич Бельский также находился в родстве (правда, отдаленном) с Иваном IV[414]. К тому же он породнился с ближайшим царским окружением[415]. Сам Бельский считался служилым князем и владел небольшим уделом, располагавшимся на Волге (город Лух с волостями, Кинешма, Чихачев, Вичуга и др.)[416]. И.Д. Бельский появляется среди дворовых воевод и становится первым воеводой Большого полка уже в 1555 г., когда он считается «честью выше» обычных бояр[417]. Вероятно, в 1560 г. И.Д. Бельского переводят на положение боярина
