Опричник - [2]

Шрифт
Интервал

Морозов

Когда б твое мне милое словечко
Предвестьем было сладких слов других!
Когда б пророчило, что боле нам
Уж врознь не жить, что скоро в Божьем храме
Мы обручимся!..

Наталья

         О! для этих дней
Я берегу на дне своей души
Такие имена, каких уста
Мои не говорили никогда
И никому, кроме тебя, не скажут!

Морозов

И поклянешься ты?

Наталья

         Без клятвы мог бы
Поверить мне! Но я клянуся страшным
Господним ликом, Матерью Его Пречистой,
Что никому тех задушевных слов,
Кроме тебя, я не скажу.

Морозов

             Но вместе
Ты поклянешься ль мне, что под венец
Ни с кем ты не пойдешь?

Наталья

            Не поклянусь;
Отец велит — пойду.

Морозов

          Любовь твоя
Что ж после этого?

Наталья

          Сама не знаю.
Не преступлю вовек отцовской воли:
Велит, и за немилого пойду;
А там... (плачет) недолго мне пожить придется;
Венец другой наденут на меня.

Морозов

Нет, радость ты моя! нет, дорогая!
Клянусь я также страшным Божьим ликом,
Иконой Матери Его Пречистой,
Что никому тебя я не отдам.
Недаром обручили нас отцы,
Когда мы и любви не понимали:
Росла она недаром вместе с нами;
Не понапрасну ж завещал отец
Мой, умирая, чтоб ни за кого,
Кроме меня, тебя не отдавать.
И твой отец, во имя давней дружбы,
Во имя Господа то обещал,
И страшный крест на том поцеловал.
Ужли на ветер были те слова,
То обещание перед открытым гробом,
В присутствии Спасителя Христа?..
Не может быть!.. Нет, нет, не верю слухам...

Наталья

Каким?

Морозов

     По околодку по всему
Звонят, что сватает тебя надежно
Молчан Семеныч Митьков.

Наталья

             В первый раз
Я слышу от тебя. Вдовец... уж и старик...
Ведь он мне только в батюшки годится!
Покойная жена его меня любила,
Как дочь свою... С ума разве сошел!..
Иль над тобой хотели посмеяться!

Морозов

Каких на свете нет причуд! Вот наш
Иван Васильевич, кажись, немолод,
А женится уж чуть ли не на пятой.

Наталья

Ведь, говорят, в опричине другой
Закон: там, слышно, Елисей Немчин
На всякий тяжкий грех их разрешает.

Морозов

Молчан Семеныч — добрый человек,
Отцу был задушевный друг, но тут...
Я кланяюсь! переступлю дорогу,
Хоть был бы он семи пядей во лбу,
Хоть сам бы царь Иван Васильевич на ней
С жезлом своим кровавым стал!.. Поклялся
Я страшною божбой, и никому
Тебя не уступлю!.. Поутру ж завтра
Приду я с сватовством, с собою мать
Старушку приведу... Все за меня:
Порода, молодость, богатство, клятвы...
А сердце что-то сильно замирает!

Наталья

Бог не оставит нас.

Захарьевна

          Сюда. Наташа!
Скорей!.. скорей...

Наталья

         Прости!

Морозов

             Прости, мой свет!
Молися, чтоб Господь благополучно
Судьбу нашу решил... Прости еще!

(Скрывается за кустами.)

Наталья

(подходя к мамке)

Как жаль его, голубчика, мне стало!..

Захарьевна

(отворяя калитку, показывает рукою, чтобы молчала)

Ах, батюшки! как муха привязалась!
Скажи, вишь, ей; да что за Божия коровка?
Да почему коровкою зовут?
Спроси, кто поумней да в книги смотрит.

(Уходят.)


Явление III

Гридня в доме князя Жемчужного. С одной стороны изразцовая печь с узорными украшениями, с другой стол, покрытый скатертью; кругом стола скамьи, с суконными полавочниками. Утро.

Князь Жемчужный и дьяк Подседина входят вместе; князь запирает дверь задвижкою.


Дьяк Подседина

(стряхивая пыль с платья)

Во-первых, праха отрясение; во-вторых, честной маковке дома, хозяину, поздравление (кланяется низко).

Князь Жемчужный

Спасибо, господин дьяк! спасибо моему милостивому! Сядем-ка и посмотрим, исправно ли ты смастерил подпись.

Дьяк Подседина

Если бы Морозов встал из домовища, побожился бы, что сам подписал духовную запись. Да... на всякий случай... ты ведаешь сам: дельце смастери, и возьми благодарение за труды, а все-таки дележку припаси... печатнику, наместнику... Ведь эта лестница идет высоко! Нынче уж времена такие: живем по притче евангельской: «Друг друга тяготы носи».

Князь Жемчужный

И ведомо так, господине!

Дьяк Подседина

Бывает, и подлинно сам покойник своеручно расписался, а живые спорят: рука, дескать, не его!.. Так на всякий случай, надо эту ручку позолотить из кладовой покойника: тогда живые и мертвые присягу дадут.

Князь Жемчужный

Любые стопы возьми. Только все ли так расписал как говорено? И дом каменный с кладовыми, и что в кладовых найдется, и пятьдесят дворов крестьянских за незаконное владение дедом и отцом...

Дьяк Подседина

Еще на похороны сто рублев, на помин души двести, вкладу в Печоры десять рублев, долгу за освобождение из плену татарского сто угорских золотых... все, все до последней пулы! Обещал да уговорился, так надо и грех знать. Ох, ох! не для одного мира сего живем!.. Вот, станется, молодой дьяк из опричины оставил бы пробел, а мы ведь земщина, не средние, а старые, да еще были дьяками у Елены Глинской, когда Василий Иванович... мир ему в селениях небесных!.. Под нашу работку иголочки не подпустишь!

Князь Жемчужный

Так покажи, милостивец. (Дьяк вынимает из выдолбленного деревца лист бумаги, развертывает его и показывает князю, не выпуская из рук. Князь пробегает бумагу из-за руки его.) Ничего не пропущено... А подпись... я сам бы побожился, что рука Морозова! Так теперь, пожалуй мне...

Дьяк Подседина

Оно так; да надо бережно, господине, надевши рукавички: не замарать бы подписи. Не взыщи.


Еще от автора Иван Иванович Лажечников
Новобранец 1812 года

События «громового 1812 года» послужили переломным моментом в жизни и творчестве Лажечникова. Много позже в автобиографическом очерке «Новобранец 1812 года» (1858) Лажечников расскажет о том, какой взрыв патриотических чувств вызвало в нем известие о вступлении французов в Москву: оно заставило его бежать из дома, поступить вопреки воле родителей в армию и проделать вместе с ней победоносный путь от Москвы до Парижа.И.И.Лажечников. «Басурман. Колдун на Сухаревой башне. Очерки-воспоминания», Издательство «Советская Россия», Москва, 1989    Художник Ж.В.Варенцова  Примечания Н.Г.Ильинская Впервые напечатано: Лажечников И.И.


Последний Новик

В историческом романе известного русского писателя И.И. Лажечникова «Последний Новик» рассказывается об одном из периодов Северной войны между Россией и Швецией – прибалтийской кампании 1701–1703 гг.


Басурман

И.И. Лажечников (1792–1869) – один из лучших наших исторических романистов. А.С. Пушкин так сказал о романе «Ледяной дом»: «…поэзия останется всегда поэзией, и многие страницы вашего романа будут жить, доколе не забудется русский язык». Обаяние Лажечникова – в его личном переживании истории и в удивительной точности, с которой писатель воссоздает атмосферу исследуемых эпох. Увлекательность повествования принесла ему славу «отечественного Вальтера Скотта» у современников.


Ледяной дом

И.И. Лажечников (1792–1869) – один из лучших наших исторических романистов. А.С. Пушкин так сказал о романе «Ледяной дом»: «…поэзия останется всегда поэзией, и многие страницы вашего романа будут жить, доколе не забудется русский язык». Обаяние Лажечникова – в его личном переживании истории и в удивительной точности, с которой писатель воссоздает атмосферу исследуемых эпох. Увлекательность повествования принесла ему славу «отечественного Вальтера Скотта» у современников.


Походные записки русского офицера

Иван Иванович Лажечников (1792–1869) широко известен как исторический романист. Однако он мало известен, как военный мемуарист. А ведь литературную славу ему принесло первое крупное произведение «Походные записки русского офицера 1812, 1813, 1814 и 1815 годов», которые отличаются высоким патриотическим пафосом и взглядом на Отечественную войну как на общенародное дело, а не как на «историю генералов 1812 года».Сожженная и опустевшая Москва, разрушенный Кремль, преследование русскими отступающей неприятельской армии, голодавшие и замерзавшие французы, ночные бивуаки, офицерские разговоры, картины заграничной жизни живо и ярко предстают со страниц «Походных записок».


Гримаса моего доктора

«Гримаса моего доктора» — одно из первых произведений И.И.Лажечникова.