Оправдание Иуды - [10]

Камень расплющил ящерку над головой Ревекки. На холщёвый мешок брызнуло зелёной и жёлтой слизью, ошметками голубоватой кожицы. Всю стайку ящерок испуганным веером снесло со стены. Толпа, качнувшись, выдохнула и поддалась вперёд…

… и взревела!

И снова засновали меж достойными сынами Израиля дружелюбные, тёмные , с ласковым шёпотом, с вкрадчивыми советами…

Вот один из тёмных подскользнул к долговязому, с ухоженной бородой, нерешительно приподнявшего руку, мягко подправил локоть, зашептал на ухо, засочился горячей обидой:

– Красивая, да? Представь, что ТЫ ласкаешь её, а не эта мокрица… – пренебрежительно ткнул в Цадока, упавшего на колени…

Тёмный хихикнул, – у которой течёт только из носа… Знаешь, как он слюнявил её? И ничего не мог, НИЧЕГО!!!

Долговязый жадно прислушиваясь, стал примериваться более тщательно… и кивал, кивал… а тёмный делился, нашёптывал, насквозь пропитанный соучастием…

– …Знаешь, как тосковала она? Как алчна была до соития, как раскалялось лоно её, пока рядом храпел этот облезлый пёс… и ничего! И никто!! И никому!!! А ты достоин, ты славный, ты чтишь Закон… а тебе не досталась! Чужой загрёб её сладость, ночной похотливый вор! Не ты, не ТЫ… убей её, УБЕЙ!!!

Долговязый с обидой метнул свой булыжник. Мимо!

Тёмный тоскливо поморщился и скользнул к следующему…

Сновали тёмные тени, от уха к уху, дружелюбные, ласковые, убеждали, поддакивали, кивая сочувственно, похлопывали по плечу… окружили отца семейства… степенного, вдумчивого… загомонили вразнобой:

– Смотри, как прекрасна Ревека!..

– Это верно…

– Но не твоя, не твоя!..

– Это верно…

– Так убей её!

– Зачем? У меня есть жена, она послушна и домовита, она растит мне первенца и двух дочерей, которые радуют меня каждый день…

– Конечно, конечно! Всё так! Но посмотри, как тонок стан прелюбодеи… а твоя Лея?

– Это верно… – отец семейства снова степенно кивнул, – Лея хорошо пополнела… но она родила мне первенца и двух дочерей, и каждый день они радуют меня, и дом мой наполнен радостью, и чисты мои одежды, и не гаснет очаг, и каждый день Лея печёт свежий хлеб… Что мне до этой блудницы?

– Но у тебя растут дочери! – испуганно ахнул один из тёмных – И такие чудесные! Что им думать, когда болтливая служанка нашепчет им о Ревекке?

Отец семейства лениво отмахнулся: – Они не поймут, одной восемь, второй только шесть… они не успеют, любодея умрёт до захода…

– Не умрёт она до захода, не сдохнет!!! Если каждый будет сонной черепахой. Ты тупишь когти Закона, ТЫ! Ты превращаешь льва в обезьяну! А дочери растут быстро…

Тёмные заголосили вразнобой, но удивительно слаженно:

– Подрастёт другая Ревека!

– Волчцами зарастут твои лозы, обернутся плодами Содома, прельстят уличные блудницы дочерей твоих дешёвыми бусами…

– Убей её! Кинь хорошо! Чтоб другим не стало повадно…

– Убей!!!

Летели камни, ревели чёрные рты, разбрызгивая слюну, исторгая злобу и брань, и иногда с глухим стуком вминались камни в человечью мякоть, и слышался мягкий хруст… но попадали немногие. Или слишком далеко. Или мужчины разучились кидать…

Камни оставляли новые вмятины на стене. Больше других бесновался Грызун. Он высунул язык. Он кидал старательно, но попал всего раз, и лицо его перекосило от злобы и вожделения …

Ревекка была уже вся в крови. По мешку, одетому на голову, расползлись свежие багровые пятна. Но Закон убивал медленно, малыми камнями , чтобы успеть научить. Ревекка медленно, дёргано ползла вправо вдоль амбарной стены, оставляя за собой пыльный, бурый след…

Первый фарисей, скрестив руки, презрительно наблюдал за действом. Повернул голову ко Второму, и рот скривился в кривой усмешке: – Израиль разучился убивать. Его хватает только на крик в синагогах и на базарах. Ему радостно и удобно под римским ярмом. Нет Давида за Иорданом. Солнце зайдёт и снова поднимется, а блудодея всё ещё будет жить…

Он презрительно кивнул на писца: – Посмотри на эту летучую мышь…

Захария, упав на колени, сплёвывал тягучую желчь, уже выблевав весь желудок. И одежда его, и борода были испоганены. Так и не брошенный им камень валялся рядом. Цадок сидел на земле, прижав руку к сердцу, и ловил ртом воздух.

Второй фарисей согласно кивнул: – Не пришёл старый суконщик, её отец, раньше такого не бывало…

Иуда снова отошёл к водоносам. От Ревекки он был дальше всех. Угрюмо он рассматривал беснующихся. И отвернулся, покачав головой, и стал смотреть в сторону. Он перестал слышать.

И вдруг увидел большую, не эту, другую, площадь… мощённую… немые разверстые рты, сжатые, взметнувшиеся кулаки…

Но эти, кричащие, не бросают камни. Они что-то требуют у кого-то на возвышении, а Иуда не видит, у кого…

…а толпа не видит Иуду. Они кричат, но Иуда не понимает по губам. Но всё слышнее и яростней рвёт вату грядущего тысячный, озверелый крик, и крик превращается в рёв… …и рёв накрывает Иуду…

– Варавву! Не Назарея!! Варавву!!!

Иуда замотал головой, стряхивая видение. Рёв амбарной толпы обрушился на него, и он удивлённо, и даже растерянно переспросил: – А кто пощадит Иуду?

Он повернул голову и увидел убиваемую Ревекку…

И мерно, медленно начал раскачиваться из стороны в сторону. Убыстряясь. Его длинные руки задвигались в собственном, рванном и гибком танце, почти превратившись в щупальца.