Оправдание Иуды - [11]

Но голова была недвижима, и оба глаза, живой и мёртвый видели только Ревекку. И если бы вдруг случился рядом рыбак из Тира, знающий толк в морских тварях, то признал бы в Иуде осьминога, что в полнолуние любит плясать на придонных камнях…

Но тирияне редки в Галилее и в Капернауме запросто их не встретить, но нашёлся один в последнем ряду, в груботканой хламиде, какую носят пастухи и рыбы, высокий, широкоплечий…

Он повернул к Иуде накутанную голову и, изумившись, успел увидеть, как обволакивает собой Иуда свой белый камень и, не целясь, исторгает его, как осьминог чернила… Руками, ногами, всем телом!

И с такой невероятной силой, что каменный полёт не оставил тени…

Камень врезался Ревекке там, где шея перетекала в затылок. Глухо шмякнуло, её голова дёрнулась и свисла вбок. Неподвижной стала Ревекка.

Толпа смолкла в единый миг, забыв закрыть рты, залитые слюной рвения. Ладонь исполненного Закона залепила всем рты. Мужчины озирались и переглядывались. И Тучный, тот, кто последний толкнул Грызуна, спросил восхищённо:

– Кто так бросил?

Но никто не отозвался…

А служители уже оттаскивали обмякшее, окровавленное тело к амбару. На стене заметно прибавилось свежих вмятин.

Второй фарисей мягко поднял руку, его голос заботливо потеплел: – Родичи должны похоронить её за дорогой, дальше субботнего пути!

4. Грызун

Жилистый и Пухлый вышли из амбара и медленно пошли к стене. Пухлый дышал, устало и громко. Жилистый вытирал о тряпку запачканные кровью руки, потом передал её Пухлому, хмуро буркнул:.

– Не сопи, не разжалобишь! Завтра базарный день… не успеем собрать до захода, будем собирать в темноте.

Пухлый обречённо кивнул. Они начали собирать камни в корзины. Толпа расходилась, оживлённо переговариваясь. Оборванец яростно озирался, кого-то высматривая. Он увидел Иуду уже в начале улочки, уходящей от площади полого вниз. И торопливо засеменил за ним, то и дело, срываясь на короткие перебежки.

Жёлто-красным апельсином падало солнце к крышам города. Восточный конец уходящей вниз улочки тонул в собственной, чёрной тени. Иуда шёл туда, в черноту, шёл быстро, не глядя по сторонам.

Оборванец с трудом догонял его, но догнал и вот уже засеменил рядом, заискивающе заглядывая в лицо: – Это был твой камень, да, Иуда? Зачем ты убил её так быстро? Я совсем не успел повеселиться… Камни закончились так быстро… Тебе стало жалко прелюбодею?

Грустно покачал головой Иуда, осторожно растирая левой рукой свою широкую грудь: – У Иуды слабое сердце, оно не выносит боли… Все хотят сделать Иуде больно! Никто не любит Иуду…

Оборванец сочувственно кивнул:

– Да-да-да… люди тебя не любят, Иуда… зато тебя любят камни!

– Люди… – оглянувшись на площадь, Иуда презрительно хмыкнул, не замедляя шага, – помесь осла и собаки! Они кидают камни, чтобы сделать больно… Больно!.. У Иуды слабое сердце…

Едва поспевая за Иудой, Оборванец восхищенно цокнул: – У тебя каменное сердце! Поэтому все боятся тебя!

Оборванец надсадно дышал, и попытался взять Иуду за рукав, с тем, чтоб умерить его походку: – Они говорят, ты никогда не смеёшься…

Иуда быстро отдёрнул руку и глухо, отрывисто квохнул, не поворачивая головы. Шагая быстро, он смотрел только перед собой и его бугристый череп напоминал булыжник, из которого выскакивали насмешливые, стукающиеся друг об друга слова. – Кхе-кхе-хе… Я знаю тебя… Ты Найва… Найва Грызун, рыночный вор… вот ты и услышал, как я смеюсь… Теперь ты доволен?

Иуда ещё ускорил шаг, на ходу поворачивая к Найве своё лицо. Мёртвый и живой глаз, сговорившись, одновременно уставились в Оборванца, и жалобно спросил живой рот: – Зачем ты пристаёшь к честному Иуде и не даёшь ему пройти? Зачем мешаешь моим усталым, больным ногам?

Найва Грызун торопливо замотал головой: – Что ты, Иуда, что ты! Просто я хотел сказать… хотел… тебе…

Грызун семенил рядом, сбивая дыхание, почти срываясь на бег: – …что так редко в Галилее можно увидеть такого… сильного и умного иудея… который… не пугается один ходить по дорогам!

Грызун почти на бегу умудрился со значением поднять вверх грязный указательный палец. – На которых днём полно римлян! А ночью – лихого люда… и не знаешь, кого больше бояться …

Грызун громко, учащенно дышал, и не выдержал. Встал, чтобы отдышаться. Иуда уходил, даже не оглянувшись. Грызун громко, отчаянно затараторил вдогонку: – Скажу тебе правду Иуда, я давно хотел… подружиться с тобой… а ты знаешь моё имя, это добрый знак… Я рад… сильно рад, что ты пришёл в мой город…

Иуда резко остановился и обернулся, оплётя пальцами и локтями посох. И засмеялся, было, скрипуче, и вдруг оборвал собственный смех на выдохе, как будто лопнул мех с водою. Сделал стремительно шаг назад и наклонился к Найве, и снова тот услышал странный, как шелест песка, голос Иуды.

– Так ты говоришь, это твой город, Найва? Твооой? Так, так… с каких это пор Капернаум принадлежит ворам?

Грызун с трудом перевёл дыхание. Захотел улыбнуться, не получилось… – Нет, нет! Как ты мог подумать, Иуда… Я не то хотел сказать… Разве я знатен, чтобы владеть городом? Я базарная пыль… меня толкают носильщики, книжники не разговаривают со мной, торговцы смотрят поверх моей головы…