Оппозиция его Величества - [32]

В 1819 г. назначение Киселева было воспринято в армии с раздраженным недоумением. Командующий армией Витгенштейн решил, что к нему приставили шпиона, что он лишился доверенности царя и потребовал отставки (обычный ход в подобной ситуации в рассматриваемое время), но милостивое письмо Александра («поцелуй», по тогдашней терминологии) успокоило его. Далеко не сразу наладились, как уже говорилось, отношения Сабанеева с Киселевым. Сабанеев еще во время инспекторской поездки Киселева во 2-ю армию в 1817 г. писал Закревскому, что «от таковых инспекторов… вред для службы величайший», ибо царская доверенность к полковнику Киселеву подрывает авторитет генерал-лейтенанта, командира корпуса, в глазах его подчиненных. «Я… знаю свое дело во всех отношениях не только лучше Киселева, (чем и гордиться не хочу), но и многих других. Кто не поймет устава? Тот, кто русской грамоты не знает». В 1819 г. Сабанеев также был насторожен, или, скорее, раздражен: «Киселев на сей раз или лучше сказать до сих пор ведет себя прекрасно во всех отношениях. Человек молодой, не без способностей, поощрен Государем как нельзя более, получил опытность и будет полезен. Кому же и служить, как не таким. С полною Царскою доверенностью, известною всем и каждому, все сделать можно. Например, требования его исполняются гораздо скорее и без всякого прекословия… потому что боятся, зная доступ его к престолу. Таким чиновникам так и подобает. Мы, грешные, иное дело, так и быть должно потому, что начальников штаба только двое, а нас как собак»[85]. В этих словах, конечно, чувствуется обида на то, что Сабанеев должен подчиняться молодому человеку, которому было два годика, когда он, Сабанеев, получил боевое крещение под Мачином.

Поражен был назначением Киселева и Ермолов, считавший, что это место на уровне Воронцова, но никак не Киселева, который не имел опыта самостоятельного командования и видел войну в адъютантских чинах.

И тем не менее Александр I не ошибся в выборе. Павел Дмитриевич оказался на своем месте. За новые обязанности Киселев взялся с максимальным усердием: «Я устроил себе комнату, из которой почти не выхожу; с бумагами провожу часов десять, остальное время с книгами; весельем хвастать не могу, ибо и жизнь моя, как письма, имеет сухость тяжкую. Все один, все без раздела и душа в унынии. Я не ропщу…»

Витгенштейн уже мало занимался делами, поэтому Киселев нередко фактически управлял (не командовал!) 2-й армией, как, впрочем, и энергичный начальник штаба 1-й армии Дибич при Сакене.

Закревский, по обыкновению, давал мудрые советы: «Всего разом поправить нельзя, но ты начни с запущенных частей и понемножку все приведешь в порядок. Усердных поощряй, а ленивых брани порядочно и никакой вины не спускай»[86].

О состоянии 2-й армии мы уже имеем представление; впечатления Киселева мало отличались от того, о чем писал Сабанеев. Казармы, в которых нельзя жить, скверные госпитали, нехватка продовольствия, побеги солдат, упадок дисциплины, нехватка толковых офицеров, забытая начальством судная часть — все это мы уже видели раньше. И если Ермолов писал Закревскому: «Вы люди чудесные и хотите дать законы самой природе, и от 70-летнего Дельпоццо требуете таких способностей, как от человека со всею свежестию рассудка и с полною силою души», то и Киселев был не в лучшем положении: «Граф (Витгенштейн — М. Д.) пишет, и я тебе повторяю касательно генералитета нашего. Что за несчастная богадельня сделалась из 2-й армии. Имеретинский, Массаловы, Шевандины и толпы тому подобных наполняют список. Перестаньте давать нам сих калек, годных к истреблению, и если будет производство, то оставьте хотя просимых… Касательно до назначения будущих полковых командиров, то я здесь отличных действительно не знаю; баталионами ладят, но полк — дело другое»[87].

Киселев просил прислать ему «французские» приказы Воронцова. «Многие из его постановлений должно признать полезными, в особенности запрещение жестоких телесных наказаний, которое должно бы распространить на всю армию». Он хочет приноровить их ко 2-й армии, ибо «варварство искоренить должно». Однако ему одновременно требовался приказ Аракчеева «о дисциплине», поскольку «тиранство» странным образом уживается с неприличной, по его мнению, разболтанностью.

Мы уже знаем, почему была такой трудной борьба с жестокостью офицеров по отношению к солдатам. Киселев прекрасно понимал это: «Исправление морального состояния армии подлежит времени и постановлениям, которые не дозволяют к тому деятельно приступить. По сему предмету все войска российские в одинаковом положении и, по наречию Сабанеева, палочники наши долго таковыми останутся». Тем не менее, по мере возможностей Киселев стал исправлять положение. Именно по мере возможностей, ибо в его власти было далеко не все.

Осенью 1819 г. Павел Дмитриевич был отвлечен от непосредственных своих обязанностей эпидемией чумы, проникшей в Бессарабию из Дунайских княжеств. Тогда-то он впервые оценил по достоинству Сабанеева, оказавшегося единственным начальником, на которого Киселев мог положиться, остальные оказались неспособными или трусили. Эпидемия дала повод для актуального сравнения; «у нас теперь существуют две чумы: одна ваша, которая при мерах осторожности исчезает, а другая — Аракчеев — не прежде изгладится с земли нашей, как по его смерти, которой ожидать долго; признаться надо, что вреднейший человек в России», — писал Закревский Киселеву