Опознание невозможно - [3]

— Он вызвал сюда нас, спецов по поджогам, — сообщил ему Болдт. — Должно быть, упомянул и тело, потому что они позвонили мне.

— Пока что тела не нашли, — объяснил Уитт. — Хотя сосед говорит, что он видел ее дома за пару минут до вспышки. — Он повторил: — Вспышки, а не взрыва, — словно это должно было что-то объяснить сержанту. Болдт ощутил, как у него желудок подступил к горлу. Ему предстояло многое узнать, и все на бегу.

— Дело твоего отдела, — честно сказал Болдт. — Или начальника пятой. Меня волнует только тело.

— Если мы вообще найдем его.

— А мы? — Болдту приходилось кричать, чтобы быть услышанным в лязге механизмов, треске радиостанций и перекликающихся пожарных, все еще остававшихся на месте происшествия. — Найдем его? — закончил он.

Уитт ответил уклончиво:

— Судебно-медицинский эксперт едет сюда.

Доктор Рональд Диксон, один из ближайших друзей Болдта и одновременно горячий поклонник джаза, был главным судебно-медицинским экспертом графства Кинг-каунти. Про себя Болдт обрадовался его участию.

— Что это значит? Тело есть или нет?

— Сержант, здесь было жарко, очень жарко. То, что тут началось и чем закончилось, — это «две большие разницы», понимаешь? Два разных зверя. — Уитту тоже приходилось кричать, чтобы его услышали. — Если эта женщина там, то от нее немного осталось. Вот что я хочу сказать. Жарко, — зловеще повторил он. — Я не видел ничего подобного. И больше не хочу видеть никогда, понятно? Это было настоящее светопреставление, вот что я тебе скажу.

— Нас вызвал начальник пятой? — спросил Болдт, чтобы убедиться, что причина пожара была признана подозрительной. Глаза Уитта оглядывали пожарище. Кажется, он что-то не договаривал, и это беспокоило Болдта.

— Наверное, — ответил командир. — Иначе почему бы ты здесь оказался? Я прав? — Он добавил: — Послушай, сержант, мы складываем мокрый хлам на красные тряпки. Остальным занимается начальник пятой.

— Тебя что-то беспокоит? — прямо спросил Болдт.

— Оно вспыхнуло, не взорвалось — если верить свидетелю. И огонь был по-настоящему жаркий. Похожее наблюдалось только в Блэкстоке или в Пенге. Обычно нам требуется от четырех до шести минут, чтобы приехать на вызов. Сюда мы прибыли через шесть, ну, может, через восемь минут. Не худшее, но и не лучшее наше время. Но дом развалился задолго до нашего приезда. Буквально раскололся, вот что я хочу сказать. Лопнул от жара, прямо по центру; интересный пожар, доложу я тебе. Обратись в Управление воздушным движением, сержант. Честно советую тебе. Я бы сказал, в первые тридцать секунд столб пламени достигал в высоту шести сотен, может, тысячи футов. Примерно так. Что-то очень большое. Большое и вонючее. Ты в этом деле столько же, сколько и я, и такое дерьмо пугает меня до смерти, вот и все. Пугает до смерти. — Он отошел прочь, а Болдт остался стоять и смотреть на струящуюся под ногами воду, чувствуя во рту привкус древесного угля.

Именно этот привкус и служил подтверждением. Этот привкус сохранится еще два или три дня — он знал это в тот момент, когда ощутил его на языке. Самый гнусный привкус, который только может ощущать человек.

Труп. В этом не было сомнения.

Глава третья

— Убирайся отсюда. Ступай наверх, посмотри телевизор или займись еще чем-нибудь.

Бен еще не видел мужчину именно с этой девушкой, но она не слишком отличалась от остальных — официантка или, может, девчонка из бара: большие сиськи и тесные джинсы — да, не слишком отличалась.

Мужчина, который называл себя отцом Бена, но на самом деле им не являлся, подошел ближе.

— Ты слушаешь меня, малыш? — Определенно, бар. От него пахло сигаретами и пивом. Он моргнул пару раз остекленевшими глазами, не в силах сфокусировать их. Наверняка и травка, подумал Бен. Мужчина часто курил марихуану. По выходным, примерно около полудня, он выкуривал первый косячок с утренним кофе.

Мужчину звали Джек Сантори, и у Бена была такая же фамилия, впрочем, не от рождения. Он ненавидел мужчину, хотя «ненависть» было слишком мягким словом.

— Ты велел мне прибраться в кухне, — запротестовал Бен, напомнив Джеку об отданном ранее распоряжении. Он чувствовал себя смущенным и рассерженным. Уставшим до смерти. Как он хотел, чтобы ему было восемнадцать, а не двенадцать; ему хотелось встать, выйти в двери и больше не возвращаться — как поступила когда-то его мать. Иногда он просто страшно скучал по ней. — Я постирал простыни, — сказал мальчик, надеясь заслужить благодарность. Ему было сказано постирать простыни до того, как прибираться в кухне, и именно так он и сделал, так что, может, теперь этот гад позволит ему побездельничать.

— Наверх, — скомандовал Джек, нетвердой походкой подходя к холодильнику и роясь на полках в поисках пива. Он спросил девушку: — Светлое? — Когда они кивнула, ее сиськи заколыхались.

Она бросила сочувственный взгляд в направлении Бена, но все было напрасно, потому что она здесь новенькая. Она не знала Джека. Если она продержится больше одной или двух ночей, это уже рекорд. Бен знал, что происходит здесь по ночам: Джек был груб с ними, так же, как с Беном. В том, что он пьян, было только одно хорошее — он проспит до полудня. В том, что с ним девушка, тоже было только одно хорошее — в ее присутствии он не станет бить Бена. Джек пытался сделать вид, будто они старые друзья. Мужчина превратил вранье в настоящее искусство.