Оползень - [22]

— Жасмина… землянига… хароший дух будет.

«Кому здесь нужны его палочки?.. Боже мой, какая тоска!» Кася без любопытства наблюдала, как змеится у него по спине длинная коса.

У некоторых старателей висели на шнурках на шее горшки с тлеющей древесной гнилью. Дым вплывал им в бороды, в уши, тревожил слезящиеся красные глаза. Какие-то фантасмагорические фигуры бесшумно топтались по сухому хвойному ковру, устилавшему землю.

«Бедность так же рождает лень, как и богатство: от безнадежности она, от неверия, что можно переменить свою участь», — думал Александр Николаевич, глядя на стоящих без дела у землянок мужиков в рваных азямах, подпоясанных бабьими платками, на их трахомные глаза, уши в болячках, прикрытые неровно обкромсанными волосами. Мужики истово снимали шапки. В ответ Александр Николаевич наклонял голову, делая вид, что тоже собирается приподнять походную шляпу с накомарником.

Завидев его, китаец еще более оживился, порывшись в своем ящике, протянул цыбик чая:

— Алая ванза, атласная, можешь открыть! Высокий чай, высокая фуза!

Это он нахваливал торговый дом, где брал чай для торговли вразнос, уверял, что лучший сорт, потому что ярлык в цыбике окажется напечатан на алом атласе.

— Да верю, верю! Все ходишь? — подавая деньги, улыбнулся ему Александр Николаевич, как знакомому.

— Зачем ходить? Он разъезжает! — раздался чей-то насмешливый голос. — Сам в корню, две ляжки в пристяжке.

— Моя мало-мало ходи, да!

Разносчик принялся кланяться, будто заводной. Ободренный покупкой, он выхватил из-за пазухи платок, встряхнул в маленьком смуглом кулаке: по черному шелку струились белые и желтые драконы.

Александр Николаевич, рассчитываясь за платок (даже не спросил, нравится ли Касе), наклонился с седла к китайцу, о чем-то настойчиво расспрашивая. Тот отрицательно испуганно замотал головой:

— Гизенга? Не знаю! Нету-нету!.. В руках ни разу не держал!..

— А желтую пшеничку держал? — мстительно тихо спросил Александр Николаевич, намекая на контрабандное золото.

— Не нада, не нада, пожалуста! Ничего не знаю!

Китаец отшатнулся с умоляющим выражением лица.

Среди старателей произошло движение, перешептывание. Тут же находились молодой парень Федоров и дед его, которые когда-то еще зимой жаловались управляющему на приказчика.

— Чего это он от китайзы-то хочет? — вслушивался старик.

— Коренчатый товар ищет. Вишь, барыня молодая, а квелая. Кумоха ее кумошит. Чахотка, говорят.

— Ишь, не везет ему, — примиренно вздохнул старик. — Чего же, не продают?

— Куды-ы, нужон он больно! — зло ответил парень. — Продай на сторону, скупщики узнают, голову свернут. Все плантации сосчитаны.

Александр Николаевич спешился. Он и сам уж начал понимать, что не больно-то он тут «нужон» со своим несчастьем. К кому он только ни обращался, всюду встречал отказы, упорные, тихие, откровенно насмешливые. Он очень рассчитывал на гольдов и китайцев, свободно бродивших в этих местах, беспошлинно торгуя. Но гольды отвечали уклончиво, избегали встреч с ним, притворялись, что не понимают языка; китайцы, конечно же потихоньку промышлявшие на чужой земле, не хотели рисковать: весь сбор женьшеня считался у них монополией императора, и даже плуты-скупщики покупали его по унциям, давая за него серебра в десять раз больше веса самого растения. Александра Николаевича в бешенство приводило собственное бессилие, будто бросался он на невидимую стену и встречал пустоту.

Он обвел взглядом покупателей, ковырявшихся в ящике у китайца, и узнал старика с прииска.

— Что ж, ушел от нас? — спросил он его. — Лучше так-то?

— Все едино. Нам везде одинаково. Едим прошеное, носим брошенное, живем краденым, — ответил старик поговоркой беглых сибирских арестантов.

— Устал уж, поди, от такой жизни? Сколько тебе лет?

— И того не помню, как крестился, а как родился, совсем забыл, — пошутил старик.

Старатели засмеялись. И опять Александр Николаевич испытал неловкость и какую-то тайную обиду. Он вспомнил вдруг фамилию парня, старикова внука, державшегося рядом.

— Федоров? Иди-ка сюда на час… Коренщика знаете какого ты иль дед?.. Ну, знахаря?

Он говорил, пересиливая себя, надеясь больше на удачу, и все-таки тяжело глядел в глаза Федорову, взглядом заставляя его сказать: да.

— У коренщика в лесу хижа, а под хижу не вижу, — был дерзко-уклончивый ответ.

— Ну, и черт с тобой, кумоха болотная! — вспылил Александр Николаевич. — Прямо нелюдь какая-то!

— Ишь, чего захотел, нелюдь! — деланно удивился парень. — А кто же мы есть? Будто вы этого раньше не знали!

Неизвестно, чем бы кончился их разговор, продолжайся он в том же духе, но тем временем на лесной дороге из-за поворота появилась процессия. Верховые сопровождали телегу, на которой угадывалось завернутое в рогожку тело.

— Ай заболел кто из наших? — забеспокоился старик.

— Заболел, — мрачно передразнил Федоров. — Вишь, лошадь вспотела. Везет тихо, а вся мокрая. Мертвяка везут.

Старатели встревоженно загалдели, и, окружив телегу, разом все смолкли. Которые были в шапках и картузах, поснимали их. Стало еще тише в тайге. Сойка мякнула и тяжело сорвалась с ближнего дерева. Кобыла под Касей нервно попятилась к чаще, зафыркала, встряхивая головой. Звякнуло кольцо уздечки.