Опиумная война - [61]

— А что насчет никанских суеверий? — спросила Рин. — То есть в Синегарде, где много образованных людей, религия исчезла, но что насчет деревень? Насчет религии народа?

— Никанцы верят в иконы, а не в богов, — ответил Цзян. — Они не понимают, чему поклоняются. Ставят ритуалы выше теологии. Шестьдесят четыре бога с одинаковой властью? Как удобно и как нелепо. В религии невозможны такие четкие определения. Боги организованы не так аккуратно.

— Но я не понимаю, — сказала она. — Почему исчезли шаманы? Разве Красный император не был бы более могущественным, если бы шаманы вступили в его армию?

— Нет. Все наоборот. Создание империи требует единства и подчинения. Учений, которые распространены по всей стране. Ополчение — это бюрократическая сущность, которой интересны только результаты. Я не могу преподавать все то же самое в классе из пятидесяти человек, а уж тем более для тысяч. Ополчение почти целиком состоит из людей вроде Цзюня, который считает имеющим значение лишь то, что дает немедленные результаты, причем эти результаты можно воспроизвести и снова использовать. Но шаманизм — искусство неточное. Как же иначе? Оно касается фундаментальных истин о каждом из нас, как мы связаны с феноменом бытия. Конечно, оно неточное. Если мы полностью это поймем, то сами станем богами.

Рин это не убедило.

— Но ведь наверняка какие-то учения можно было распространить шире.

— Ты переоцениваешь возможности империи. Подумай о боевых искусствах. Почему ты сумела победить однокурсников на Испытаниях? Потому что они изучали урезанную для удобства версию. То же самое относится и к религии.

— Но шаманов ведь не забыли окончательно. Эта дисциплина по-прежнему существует.

— Эта дисциплина — шутка, — сказал Цзян.

— А мне так не кажется.

— Только тебе, — сказал Цзян. — Даже Цзима сомневается в ценности этого курса, но не может заставить себя его отменить. В глубине души никанцы никогда не бросали надежду снова обрести шаманов.

— Но у них есть шаманы. Я верну шаманизм обратно в мир.

Рин с надеждой посмотрела на Цзяна, но тот сидел неподвижно, уставившись на край скалы, словно его разум блуждает где-то далеко. Выглядел он очень печальным.

— Эра богов окончена, — наконец сказал он. — Никанцы, может, и упоминают шаманов в легендах, но не принимают концепцию сверхъестественного. Для никанцев шаманы — безумцы. Мы не безумцы. Но как убедить в этом других, когда все в это верят? Как только империя так решила, все свидетельства обратного были уничтожены. Степняки были изгнаны на север, прокляты и подозревались в колдовстве. Спирцы порабощены и считались отбросами, их кидали в сражения, как диких псов, и в конце концов принесли в жертву.

— Тогда мы научим никанцев, — сказала Рин. — Заставим их вспомнить.

— Ни у кого не хватит терпения выучить все то, что я тебе преподаю. Помнить — это задача только для нас. Я годами искал кадета, и лишь ты поняла истину.

Рин почувствовала в этих словах укол разочарования, не собой, а империей. Трудно было смириться с тем, что когда-то люди могли свободно разговаривать с богами, но больше не могут.

Как вся страна могла забыть о богах, способных наградить невообразимой силой?

Легко, вот как.

Мир гораздо проще, когда все сущее предстает перед глазами. Проще забыть о тех силах, которые создали эти грезы. Проще поверить, что реальность существует лишь в одном измерении. Рин сама в это верила до недавнего времени, и теперь разум с трудом приспосабливался к иному.

Но сейчас она знала правду, и это придавало ей сил.

Рин молча уставилась на долину внизу, пытаясь постичь масштаб того, о чем она только что узнала. Тем временем Цзян набил порошком трубку, прикурил и сделал долгую, глубокую затяжку.

Он прикрыл глаза. На лице расплылась умиротворенная улыбка.

— Поехали, — сказал он.

Когда наблюдаешь за человеком под кайфом, но сам при этом трезв, то быстро начинаешь скучать. Через несколько минут Рин толкнула Цзяна, но он не пошевелился, и тогда она начала спуск с горы в одиночестве.

Если Рин думала, что Цзян позволит ей принимать галлюциногены для медитации, то она ошибалась. Он заставлял ее помогать в саду, поливать кактусы и грибы, но запрещал трогать растения, пока не позволит.

— Без должной подготовки разума психоделики не принесут тебе пользы, — объяснил он. — Ты просто станешь раздражительной.

Сначала Рин с этим согласилась, но прошло уже несколько недель.

— И когда же я буду готова?

— Когда просидишь пять минут спокойно и не открывая глаз.

— Но я могу сидеть спокойно! Я сижу спокойно уже почти год! Только этим и занимаюсь!

Цзян ткнул в ее сторону садовыми ножницами.

— Не смей говорить со мной таким тоном!

Она грохнула подносом с кусочками кактусов о полку.

— Я знаю, кое-чему вы меня не учите. Специально держите в неведении. И я не понимаю почему.

— Потому что ты меня тревожишь. Ты обладаешь такими способностями, как никто другой, даже Алтан. Но ты нетерпелива. Беспечна. И пытаешься увильнуть от медитации.

Она и впрямь пыталась увильнуть от медитации. Предполагалось, что Рин должна вести дневник медитации, записывать каждый раз, когда она успешно помедитировала в течение часа. Но накапливались задания по другим предметам, и Рин пренебрегала ежедневным ничегонеделанием.