Оперные тайны - [42]

Вот самый простой пример. Финал первого акта «Тоски». Коварный и подлый барон Скарпиа, мечтая о «лаврах» Яго, исподволь пробуждает муки ревности в знаменитой певице Флории Тоске, намекая ей на то, что художник Марио Каварадосси, её возлюбленный, в этот момент уединился – якобы! – с совсем другой женщиной. «Dove son? Potessi coglierli, i traditori…» (в русском переводе: «Где они? Их сама уличить должна я!»). А в оркестре ответом на вопрос «где они?» звучит тема побега Анжелотти: «Fuggii pur ora da Castel Sant’Angelo» («Бежал сегодня из тюрьмы Сант-Анджело…»). Возможно ли дать зрителю лучшую подсказку?

Другой пример – в прямом смысле слова из той же оперы. Истерзанный пытками Каварадосси слышит, что Наполеон разбил австрийцев под Маренго (сцена «Vittoria, vittoria!»). Что сделал бы в этой ситуации Верди, который одно время тоже предполагал писать оперу на сюжет драмы Викторьена Сарду? Наверняка «снабдил» бы героя драматическим монологом с высокими нотами. Вроде монолога Отелло из своего III акта.

А такой монолог – это остановка действия, и в этом случае вся драматургия, всё развитие отношений между Скарпиа и Тоской вмиг разрушились бы, Каварадосси вышел бы на первый план. А у Пуччини здесь – сквозняк, ветер, тайфун, ураган, который начинает дуть с первых нот второго акта. Всё! Ты уносишься вместе с ним, и не вздохнуть, не оторваться от всех этих кошмарных интриг и хитросплетений! Это просто какой-то детективный роман; Шерлок Холмс – кстати, современник Пуччини!

Пуччини – это громадный рывок. Это просто прорыв в новую реальность – именно в том, что касается музыкальной драматургии. Потому что он вывел на первый план драму простого человека, которого мы можем встретить каждый день на улице. Белошвейка Мими. Монахиня Анжелика. Гризетка Манон. Поэт Рудольф. Моряк Пинкертон. Капитан баржи Микеле. Не говоря уже о продувной бестии Джанни Скикки!

Но даже страсти, эмоции и жизненные драмы гейши Чио-Чио-сан и «простой принцессы» Турандот нам намного понятнее, чем истории одержимой, но вряд ли возможной в реальной жизни цыганки Азучены. Или Амнерис с Аидой с их египетским пафосом. Все эти либретто – совершенно из другой жизни, из другого измерения.

А Пуччини просто приходит к нам – и мы узнаём эти жизненные ситуации, эти чувства, эту драматургию. Просто – это мы. Это про нас. Это про наши эмоции, про нашу страсть, про нашу любовь.

«Всегда я рад заметить разность…»

Но вместе с тем впрямую, в лоб эти персонажи сопоставлять, конечно, нельзя. Они живут в разных странах, разных средах, в разных ситуациях, в разной драматургии – прежде всего музыкальной. Вот «Богема», написанная по драме Мюрже. Это любовь, разворачивающаяся на фоне парижской жизни, но в любви этой, при всей её очевидной трагичности, есть какая-то безумная весенняя свежесть – свежести этой нет ни в «Тоске», ни в «Манон Леско», ни тем более в «Турандот».

В «Турандот» – Китай, где абсолютно другие нравы, другая заточка характеров. Девушка, я имею в виду Турандот, воспитывалась не под крышами Парижа, а в лучших, как их ни понимай, строгих китайских традициях. Ножки у неё подвязаны. Спала она на гвоздях. Читала правильную китайскую литературу – а она, между прочим, отлично выковывает характер. За девочкой постоянно наблюдали всевозможные бонзы, без конца втолковывавшие ей, что она должна была делать, как себя держать, какие правила блюсти, какие продукты есть и прочее в том же роде.

И в итоге это воспитывало абсолютно эгоистический характер, закованный в свод правил и законов. Характер, расписанный по часам и минутам и стопроцентно чуждый любым сантиментам. Характер, озабоченный только тем, что в жизни нужно лично ей. И совсем незнакомый со словом «любовь», которое для неё не существует – по крайней мере, в нашем понимании.

Афиша премьеры оперы «Турандот» в театре «Ла Спала», 1926

И многие оперные режиссёры оставляют нас с ощущением того, что этим «несуществованием» в опере всё и заканчивается. Мол, любовь – это только рабыня Лиу. Или, правильнее, по-китайски – Лю. Её смертью иногда и заканчивают постановки.

Заканчивают, вспоминая, наверное, о том, как было при первом исполнении «Турандот» в «Ла Скала»: Артуро Тосканини положил палочку, повернулся к залу и сказал: «Здесь остановилось сердце Пуччини». И публика разошлась в полном молчании. Тогда это было так органично и верно…

Но могло ли Тосканини прийти в голову, что это превратится в своего рода традицию? Вряд ли. Конечно, режиссёры в желании событийности премьеры любят такие вещи. А для меня «Турандот» – законченное произведение. Последний дуэт – о нём, конечно, можно судить по-разному! – остался в эскизах. Ученику Пуччини Франко Альфано осталось, скомпоновав и обработав уже написанное, просто свести их воедино. И смысл финала абсолютно очевиден – любовь, любовь, для которой нет никаких преград и которая решительно всё сметает на своём пути, одолевает даже железное сердце Турандот.

Шарж на Пуччини

Но это – именно Турандот! А, например, Мими? Рудольф? Марсель? У них – одна комнатка на троих-четверых в тёмной мансарде. Один – рисует. Другой – пишет стихи. Третий – философствует. Четвёртый ещё чем-то своим занимается… Это люди, которые живут сегодняшним, текущим моментом – и не более того! Если есть у них французский багет, стаканчик вина и кусочек сыра – им хорошо, они могут и любовь вовсю крутить, и сидеть у «Момюса» целыми днями, и кайфовать, кайфовать, кайфовать!