Операция выбор Ы! - [22]

— Здесь не курите, — предупредил нас Дима. Я только что нашел сигареты в заднем кармане штанов, закурил одну, но, безропотно выкинул ее в воду.

Рыжий и Квакин стали обсуждать с Димой детали будущего погружения, а я стал поднимать на борт все, что мы принесли из машины.

— Сколько времени в море будем? — доносились до меня куски разговоров.

— Часа четыре…

— А ставридка идет?

— Идет. Если в одном месте нет, в другое перейдем. Есть ставридка, много берут рыбаки.

— Хорошо.

— … найдем корабль?

— … «кошкой» тралить будем… Зацепим — буй поставим…

— с Костей нырял…

— Костя на прошлой неделе был… подняли каску… хороший корабль…

— … французы… большой… бомбили — прямое попадание… за десять минут затонул…

Я попытался разместить сумки и рюкзаки так, чтобы они не мешали под ногами. Второстепенные вещи и кульки с едой засунул под деревянные скамейки. Когда, на мой взгляд, порядок на палубе был наведен, я зашел в рубку, чтобы поглазеть на приборы и большой деревянный штурвал, как на пиратских кораблях. Сейчас спускать будем! — крикнул мне Дима.

Я помахал ему в через лобовое стекло рукой — «понял!». Он в ответ махнул мне и завел дизель лебедки. Катер вздрогнул и стал медленно катиться задом по рельсам, визжали колеса платформы, хрустели шестеренки передачи — я ухватился за штурвал, сохраняя равновесие. Несколько раз катер останавливался, натягивая страшно трос, снова дергался, пока облегченно не закачался на воде. Все запрыгнули на борт, напарник Димы, который подошел во время спуска, отцепил трос и что-то крикнул нам. Мы его не услышали, потому что Дима включил двигатель и рубку наполнил грохот и выхлопные газы. Катер медленно стал пятиться, вспенивая винтами воду и разворачиваясь носом в сторону открытого моря.

— Здорово? — подмигнул мне Саня.

— Спасибо, что вытащил из квартиры, — мне нравилось начало приключения — старый кораблик, небритый Дима-капитан, деловитый Рыжий, бледный с перепоя Квакин, груда снаряжения в фирменных сумках, терпкие морские слова — «кошка», «тралить», «буй», пенная кильватерная струя на металлической поверхности моря и вероятность наловить ставридки.

Когда мы отошли от берега, в лицо ударил плотный свежий ветер, суденышко прыгало на мелкой волне, лавируя между огромными ржавыми конусами, обозначающими подводные препятствия — полная отрешенность от всего, что осталось на суше — я думал, смогу ли жить такой жизнью, добывать из моря рыбу, возиться с лодкой, ходить в старом бушлате, не суетиться, говорить короткими вескими фразами, честно, размерено, ничего лишнего… Потом понял — моя тяга к разнообразию, граничащая с манией, не позволит этого, я уйду к россыпям городских огней, к дымным автомобильным пробкам, к головокружительной беготне, уйду, сбегу, не выдержу равновесия, чтобы потом ночами вспоминать о нем, спокойном и крепком, тяжелом физически, но здоровом и чистом равновесии. Охватила меня, сидящего на скользкой деревянной лавке, звенящая легкая печаль человека, живущего не так, и понимающего это, и продолжающего жить не так, я сквозь солнцезащитные очки смотрел на приготовления Рыжего и Квакина — черные костюмы, фонари, щел-щелк, работают, горит, короткое змеиное шипение проверяемых клапанов, тяжелые пояса, набитые свинцовыми брусками и дробью, завидная сосредоточенность, шшшш, клапан, порядок, я хотел с ними, я не мог с ними, красивые дайверские ножи, подгонка, все это настоящее, баллоны настоящие, катер настоящий, взорванное транспортное судно под нами настоящее, на настоящей глубине, и опасности там настоящие — течения, рваная обшивка, потеря ориентации в лабиринтах отсеков и кают и мутные донные отложения.

Перед погружением я сфотографировал Вову и Квакина, на борту, втиснутых в гидрокостюмы, потом в воде, размахивающих руками и, они синхронно ушли на глубину, а я с Димой остался их ждать, пытаясь понять, сколько будет тридцать пять метров глубины в пересчете на этажи высотного здания. Получалось у меня не менее девяти этажей — я поежился, разглядывая тяжело переливающуюся морскую гладь. Потом, я остался один на открытой палубе — капитан ушел в рубку и лег на узкий топчан, обитый дерматином. Сигареты быстро тлели на ветру, не успевая насытить легкие никотином, время замерло, жизнь сосредоточилась на борьбе с капризной зажигалкой, на частых затяжках, переменчивых бликах зимнего солнца на поверхности воды, ртутный неземной блеск утомлял глаза, убаюкивал, усыплял, приходилось растирать лицо, чтобы не заснуть. Часы остались дома и, было не понятно, сколько прошло времени с момента погружения. Я скинул оцепенение — надо было поинтересоваться у Димы, не пора ли ребятам вернуться, но не успел — на поверхности показались две черные головы в масках.

Они вытянули из глубины три небольших зеленых снаряда (двадцатимиллиметровая зенитная пушка — определил я) и железную часть кирки — всю в наростах, почти бесформенную. Пока мы с Димой помогали стягивать с них тяжелые холодные костюмы, растирали синие тела полотенцами, поили чаем, Квакин рассказал про танки и грузовики на палубе затонувшего корабля, про то, как он растерялся, когда случайно поднял ластами облако ила, про плохую видимость, а я представлял людей, которые барахтались в ледяной воде, панику после прямого попадания авиационной бомбы, всех этих людей, которые думали, что мир создан для них, и мир, действительно, был мал, сжимался до теплого комочка внутри остывающего тела, а вокруг пламя и смертельный холод, как страшно, обидно и нелепо — до берега рукой подать.