Опасный возраст - [10]

— Что несколько лет назад тебя чуть не исключили? Что ты парня одного чуть до смерти не забил?

Я скользнул по нему равнодушным взглядом, а Ян выглядел даже слегка взволнованным: рот был приоткрыт, а в глазах что-то сверкало.

— Отвали от меня, Ян.

10

Когда мне было двенадцать, я действительно очень сильно избил одного знакомого. Тогда вещи воспринимались острее и любой поступок казался фатальным. Я жил в мире необратимых явлений, где все случалось раз и навсегда.

Мне никогда не хотелось причинять людям боль. Но в критические моменты я чувствовал необходимость врезать. Мне казалось, что удар по морде — это самое емкое объяснение, когда слова кончаются.

Это была дурацкая история о предательстве. Для меня многое значат отношения с другими людьми, если они все-таки задерживаются в моей жизни. Потому что их всегда мало.

С тем парнем, мне казалось, нам удалось подружиться. У нас были общие интересы, еще что-то…

Как ни странно, то, что тогда причинило мне большую боль, с годами размылось настолько, что уже невозможно было вспомнить истинную причину разлада.

Помню только, что он рассказывал всем подряд то, что я доверил ему: мои мечты и страхи. В двенадцать лет любая откровенность с другими людьми вдруг обретает оттенок интимности. Поэтому доверие является высшей ценностью.

Он посмеивался над моей чрезмерной серьезностью и говорил, что я маньяк. Сейчас это кажется мне комичным. Но тогда истинный вес слов преувеличивался, все казалось больше и страшнее.

И мы, разумеется, подрались. Помню привкус белого снега на губах, а также голубое небо, в котором дрожали грани хрусталя. Мириады бликов на снегу, день чистого волшебства и диссонирующий с этим эпизод недетской драки. Мы остервенело колошматили друг друга руками и ногами, а другие улюлюкали и делали ставки.

На самом деле все вранье, что я избил этого придурка до полусмерти. Мы наваляли друг другу в равной степени, просто он поскользнулся и упал головой на бордюр, который под слоем снега было сложно различить, и потерял сознание. Он остался жив, просто перевелся из нашей школы по каким-то своим причинам. Но людская память — такая вещь, которая никогда не выпускает из себя воспоминание, не подкорректировав его в чью-то пользу. Иногда это происходит непроизвольно, а порой — умышленно.

Так за мной закрепилась репутация страшного изверга, чья жертва якобы перевелась из-за меня. Но меня мало волновали пересуды. Просто с тех пор друзей у меня не было. Все, кто общался со мной, стали держать дистанцию. Потом мы перешли в старшую школу, и все подзабылось. Приток новых впечатлений вытеснил этот эпизод из коллективной памяти. До недавнего времени.

Мне было нечего сказать Яну.

Никому из них.

Пусть лучше я останусь зверем и отщепенцем, но это лучше, чем общаться с «нормальными» людьми.

Каждый, кто с ними сближался, в итоге становился таким же.

11

Близился Новый год, и везде сверкали елки, шары; виднелись олени и колокольчики. Раньше это завораживало. Я чувствовал в этом времени особенное волшебство, не присущее больше ни одному другому сезону. В снеге и этих праздничных символах таилось что-то сказочное.

Но в этом году я окончательно разуверился в чудесах. Олени уже не помогали.

С того дня, как я увидел мертвого Сашу, я погрузился в странную кому. Не чувствовал себя ни живым, ни мертвым и не понимал, как мне из этого выбраться. На заднем плане покачивался его труп, намекая на какую-то изнаночную сторону происходящего. Мы будто оба остались там, в реальности его квартиры. Он не выпускал меня, я не выходил.

Я стал курить по две пачки в день, понимая, что завожу себя в тупик. Мать уже давно подозревала это, но старательно делала вид, что не чувствует прокуренного духа, который появлялся в квартире раньше меня. Однажды она все-таки наткнулась на пачку сигарет, но лишь поморщилась и сказала: «Делай что хочешь».

Я начал курить в тринадцать лет, как и большинство подростков, — от нечего делать. Заодно отметил, что курение — средство социализации. Закурить, чтобы стать своим. Стрельнуть сигарету и стать вдруг ближе: объединенные одной дурной привычкой. Как только вы прикуриваете от одной зажигалки, вы можете заговорить.

Но дело было не в этом. Курение приравнивается к искушенности, а количество выкуренных сигарет сходит за отсутствующий жизненный опыт. Хотя, по сути, это абсолютно бесполезный процесс. Вдыхать и выдыхать дым не дает ничего, кроме закопченных легких. Значит, здесь какой-то другой смысл.

…Очень хорошо помню, что была осень: острый мороз, отсутствие снега. Желтые листья над головой и хмурое небо. Ну и я — унылый школьник, слоняющийся по дворам в одиночестве. Тогда у меня впервые появилось желание отрастить крылья и свалить отсюда к чертовой матери. Я ощущал тесноту, хотя вокруг меня была лишь пустота.

Одновременно у меня появилось и другое, не такое явное, желание — его я осознал много позже. Острая потребность облечь в слова все, что меня окружает. Я всегда понимал суть: это было какое-то интуитивное чувство формы и содержания, но познание ее происходило почти как ощупывание вслепую. Я наконец-то хотел дать всему, что чувствую, вижу и понимаю, имя и извлечь тем самым на свет.