Опасный канун - [17]
— Ах, какой у него стильный вид, — сказала Муми-мама. — И картину у него за спиной я тоже узнаю.
— Задник для «Клеопатры», — холодно заметила Эмма.
— Эту молодую даму зовут Клеопатра? — спросила Муми-мама.
Эмма схватилась за голову.
— «Клеопатра» — это название пьесы, — устало сказала она. — А молодая дама возле Филифьонка его жеманная племянница Филифьонка. Очень неприятная племянница! Каждый год присылает нам приглашения на Иванов день, но я остерегаюсь отвечать ей. У неё одно на уме — протыриться в театр.
— И вы не открываете ей? — укоризненно спросила Муми-мама.
Эмма выставила перед собой метлу.
— Сил моих больше нет, — сказала она. — Вы ничего не смыслите в театре. Нисколечко, а то и того меньше. Ну да хватит об этом.
— А не могли бы вы, Эмма, немножечко объяснить мне, что такое театр, — робко попросила Муми-мама.
После недолгих колебаний Эмма решила оказать любезность.
Она уселась на край кровати возле Муми-мамы и сказала:
— Театр — это не гостиная и не проходной двор. Театр — это самое важное на свете, потому что там показывают, какими вы могли бы быть и какими хотели бы быть, если бы посмели, и какие вы есть на самом деле.
— Воспитательный дом! — испуганно воскликнула Муми-мама.
С выражением бесконечного терпения Эмма покачала головой, взяла клочок бумаги и трясущейся рукою нарисовала для Муми-мамы театр. Она объяснила, что к чему, и надписала, чтобы Муми-мама не забыла. (Иллюстрация находится здесь, в книге.)
Эмма объясняла, а все остальные подошли и стали вокруг.
— Вот так было здесь, когда мы ставили «Клеопатру», — рассказывала Эмма. — Зал (это совсем не то, что ваши залы) был полон, и все молчали, так как была премьера (это означает, что пьесу показывают в первый раз). Я, как обычно, зажгла огни рампы на закате и, прежде чем поднялся занавес, постучала три раза в пол сцены. Вот так!
— Зачем? — спросила дочь Мимлы.
— Для эффекта, — ответила Эмма, и в её маленьких глазках сверкнул огонёк. — Удары судьбы, понимаете ли. Занавес поднимается. Красный прожектор освещает Клеопатру — публика глубоко вздыхает…
— А Реквизит тоже там был? — спросил Хомса.
— Реквизит — это место, — объяснила Эмма. — Помещение, где хранится всё необходимое для игры на сцене. Примадонна была чудо как хороша и мрачна…
— Примадонна? — спросила Миса.
— Ну да, это самая главная из актрис. Она всегда играет самую лучшую роль и всегда получает всё, что хочет. Но упаси меня бог…
— Я хочу быть примадонной, — прервала её Миса. — Но я хочу играть печальную роль. Такую роль, в которой надо кричать и плакать.
— Тогда ты должна играть в трагедии, в драме, — сказала Эмма. — И умереть в последнем акте.
— Да! — воскликнула Миса с пылающими щеками. — Подумать только: преобразиться совсем в другое существо, чем ты есть! Никто больше не скажет: «Вот идёт Миса». Все будут говорить: «Посмотрите на эту мрачную даму в красном бархатном платье… Это великая примадонна… она, наверное, много страдала».
— Ты будешь играть у нас в пьесе? — спросил Хомса.
— Я? Играть в пьесе? У вас? — прошептала Миса, и на глаза у неё навернулись слёзы.
— Тогда я тоже хочу быть примадонной, — сказала дочь Мимлы.
— А что вы будете играть? — спросила Эмма.
Муми-мама взглянула на Муми-папу.
— Ты наверняка сумеешь написать пьесу с помощью Эммы, — сказала она. — Ведь ты писал мемуары, а рифмовать, пожалуй, не так уж трудно.
— Нет, пьесу я написать не сумею, — сказал Муми-папа и покраснел.
— Сумеешь, сумеешь, милый, — сказала Муми-мама. — А мы все вместе выучим её наизусть, и все придут поглядеть на нас, когда мы будем играть в театр. Масса народу, всё больше и больше, и все говорят, как они польщены знакомством с тобой, и в конце концов Муми-тролль тоже услышит об этом и найдёт дорогу домой. Все возвратятся домой, и всё будет хорошо! — заключила Муми-мама и захлопала от радости в ладоши.
Все в нерешительности переглянулись.
Потом поглядели на Эмму.
Она замахала лапами.
— Разумеется, это будет нечто несусветное, — сказала она. — Но если вы непременно хотите нарваться на фиаско, могу дать вам несколько советов. Так, между прочим, когда у меня выпадет свободный час.
И Эмма продолжала рассказывать о том, как играют в театр.
К вечеру Муми-папа закончил пьесу и прочел ее остальным. Никто не прерывал его, и когда он кончил, воцарилась мёртвая тишина.
Наконец Эмма сказала:
— Нет. Нет-нет. Нет и ещё раз нет.
— Неужели такая плохая? — удрученно спросил Муми-папа.
— Из рук вон, — ответила Эмма. — Послушайте:
Это звучит ужасно.
— Я решительно хочу, чтобы был лев, — угрюмо сказал Муми-папа.
— Он должен писать гекзаметром! Гекзаметром! Без рифмы.
— Что ты разумеешь под гекзаметром? — спросил папа.
— Ну, это примерно так: тамтаратамтаратамтаратамтаратамтара, — объяснила Эмма.
Муми-папа просиял.
— Значит, так: страх мне неведом ничуть, льву я главу отсекаю? — спросил он.
— Это уже лучше, — ответила Эмма. — Перепиши всё гекзаметром. И помни: в приличной трагедии в добром старом стиле все должны состоять в родстве друг с другом.
— Но как же они могут так злиться друг на друга, раз они родственники? — осторожно спросила Муми-мама. — И нет ни одной принцессы? И нельзя ли, чтобы всё окончилось хорошо? Так печально, когда живые существа умирают.
