Опасность тьмы - [16]

Почему Кира была другая?

Это озадачивало Эдди.

Они были прямо сзади. Они отстали на какое-то время, но теперь снова были сзади. Белые полоски, голубые мигалки. Мать их. Трасса была гладкая, скоростная, но дождь не облегчал задачу. Тем не менее хорошо было знать, что ждет впереди, а не бездумно ехать вслепую, надеясь оторваться и удрать.

Последний раз, когда Кира заходила, она нашла коробку с фотографиями, и там было несколько из Скарборо. Они ей понравились. Ослики. Крепость. Потом Эдди на ослике. Эдди с ведром и лопатой. А еще открытка с набережной в гирляндах.

— Хотелось бы мне туда съездить. Съездим туда как-нибудь вместе? Ты отвезешь меня в Скарборо, Эдди?

Почему нет? Натали, наверное, запрыгает от радости, получив возможность передохнуть. А там будут и ослики, и мороженое с ярким красителем в высоких стеклянных стаканах в прибрежном кафе, и игра с молоточками на ярмарке, и продавец сахарной ваты, за которым можно понаблюдать, а потом почувствовать во рту теплую сладость, которая медленно тает на языке; потом лавочка с безделушками прямо в скале; и песок — у променада он мягкий как шелк и лежит целыми кучами, а ближе к воде он гладкий, темный и тягучий, словно мед. Сумасшедший гольф. Лабиринт. Горные тропинки, которые то спускаются вниз, то поднимаются вверх.

Скалы. Пещеры. Горные озера. Крабы и морские звезды. Кире бы там все понравилось. Это ребенок, которому стоит показывать волшебство, с которым можно смеяться. Лицо у Киры — любопытное, заинтересованное, полное надежды. Кира будет вне опасности. Кира и была вне опасности. Кира никогда не будет лежать связанная в багажнике машины с закрытыми глазами, еле дыша.

Горные озера. Теперь то, что отражалось в них, просвечивало сквозь дождь и лобовое стекло — чистая вода и где-то в глубине странные создания, баламутящие песок.

Озера.

Скалы.

Пещеры.

Скала.

Пещера.

Озеро.

Места, где можно спрятаться.

Девять

— Мне приснилось, что твой отец вернулся. Что он сидит за пианино и играет Скотта Джоплина. Ерунда какая.

— Ну он играл Скотта Джоплина.

— Разумеется, но почему мне приснилось, как он играет его, именно сейчас?

Магда Фитцрой раздраженно заерзала на своих подушках. Она выглядела очень бледной, ее глаза впали, а порезы и раны на голове превратились в твердые коричневые корки, похожие на куски вяленого мяса.

В палате было шесть коек, и Магда занимала место у окна, но видно из него было только ошметки облаков и стену соседнего здания.

— Это было удивительно, знаешь, он все это играл без нот, просто на слух.

— Ты сейчас много о нем думаешь?

— Нет. Почему ты спрашиваешь?

Такие у них были разговоры — осторожные, неоднозначные беседы, которые требовали от Джейн особого терпения и напоминали, почему она вынуждена была уехать из Лондона и начать дышать другим воздухом — скорее в переносном смысле, чем в буквальном. Магде нравились споры, столкновения, моменты агрессивной конфронтации. Это сводило ее миролюбивого мужа с ума.

Для Джейн лучшим решением было сразу оборвать нить разговора. Но когда она это делала, ей приходилось вить новую.

— Ты не можешь вернуться домой и оставаться там в одиночестве после того, что случилось. Наверное, нам стоит поговорить об этом.

Ее мать отвернулась и стала смотреть в другую сторону. В другом конце палаты храпела пожилая женщина; она лежала под одеялом, завалившись на бок и запрокинув голову. Магда раздраженно втянула в себя воздух. Джейн ждала. Но ее мать очень хорошо умела игнорировать темы, которые у нее не было желания обсуждать.

В палату заехала тележка, распространяя запах чая и кипятка.

— А вот и я, Вайолет, дорогая, поднимайся.

Джейн подошла к тележке.

— Я могу вам помочь?

У женщины были седые волосы, собранные в конский хвост, и недовольное выражение лица.

— Моя мать пьет без молока и без сахара.

— Что, просто черный? Я такое вообще не перевариваю!

— Я тоже. — Джейн улыбнулась. Ответной улыбки не последовало.

— Может, поедем вместе ко мне? — сказала она, ставя чашку с блюдцем на тумбочку. «Боже, — подумала Джейн, — помоги мне найти способ все разрешить. Она уже старая. Ты должна любить ее, ты должна стараться». Но сложно было забыть о годах, полных откровенной неприязни, особенно о самых последних, в которые ей пришлось выслушать жуткое количество обидных слов и жестких насмешек.

Магда посмотрела на нее.

— Ты выдержишь не дольше, чем я. Я хочу оставаться в собственном доме. Они не вернутся, они забрали, что хотели.

— Ты не можешь быть в этом уверена.

— Лучше бы это было так.

— Я позвонила в охранное агентство, они осмотрят твой дом завтра утром. Это обеспечит тебе хоть какую-то безопасность.

— Да ничего это не обеспечит. Эти чертовы сигнализации орут каждую ночь — людям там, наверное, глотки режут, но всем наплевать. Уж полиция туда точно не приезжает. Так что не надо транжирить мои деньги.

— Мама, я не могу просто уехать и оставить тебя, я буду…

— Что? Ты будешь делать то же, что обычно. Молиться и петь.

— И волноваться за тебя.

— Я думала, ты этот вопрос уже закрыла. Уповай на Господа и тому подобное.

— Побудь в Лаффертоне хотя бы несколько дней… Посмотришь на город, он замечательный. Посмотришь, как я живу.