Опасное знание - [37]

So fee-eel these lo-o-onely a-arms of mine

And kiss me te-e-enderly-y-y

Then you'll be-e for e-ever you-oung

And beautifu-ul to me-e-e-e [2].

Когда мы проезжали мимо Сэдра Готсунда, я попытался представить себе, что сейчас делает Барбру., Маленькая Барбру.

— В котором часу закончился следственный эксперимент? — спросила Ульрика.

— Что-то около восьми.

— Ты говоришь, что Улин сказал, будто провожал ее от здания филологического факультета?

— Да.

— В котором часу?

— Он этого не сказал.

— Но «Каролина» закрывается в девять часов. Если она шла в «Каролину», то, очевидно, уже после девяти, так как ей пришлось лезть в окно. Примерно между половиной десятого и половиной одиннадцатого.

— Куда ты хочешь ехать?

После Барбру была Карин. Нет, не Карин, а Гюннель, Гюннель, с волосами, подвязанными, как лошадиный хвост, и крошечными веснушками. Она была чемпионкой области в барьерном беге на шестьдесят метров.

— Ты ничего не помнишь? — спросила Ульрика.

Don't break my hea-ea-eart

This hea-a-art that lo-o-oves you-ou.

— А что я должен помнить? — возразил я. — Наш первый вечер, когда мы были вместе?

— Ты помнишь психопата спортсмена, который бежал вчера по Английскому парку вскоре после половины десятого?

Она была права. Об этом я забыл начисто.

— Черт возьми! — выругался я.

— Где находится туалет? — спросила она.

— С северной стороны здания, почти на уровне земли. Окно расположено между главным зданием библиотеки и флигелем.

— Оттуда он и бежал, — сказала Ульрика.

Ее щеки разгорелись от возбуждения. Она лихорадочно нащупывала сигареты на передней полочке.

— Умница! — сказал я. — Возможно, это и был убийца. Но что это нам дает? Только позволяет уточнить время убийства. В котором часу это произошло?

— Когда мы выходили из погребка «Вермланд», пробило половину десятого, — сказала Ульрика. — Потом мы пошли по Осгрэнд к Кладбищенской улице. Шли мы довольно медленно. Следовательно, было примерно без двадцати десять.

— Без двадцати десять, — повторил я. — Это уже что-то.

— Тебе надо спросить у Хильдинга Улина, в котором часу он провожал Мэрту от здания филологического факультета, — сказала Ульрика.

Мы свернули с Ворсэтравейен на Лэвенгсвейен. Дорога эта довольно извилистая, и я сбавил скорость. Домик для лыжников был весь залит солнцем. Это было белое одноэтажное здание с черными водостоками и черными дымовыми трубами. Водостоки чем-то напоминали мне траурную кайму. Двери и оконные рамы были выкрашены в серо-зеленый цвет. Джемпер на Мэрте был почти такого же цвета. Это сразу же бросилось мне в глаза, а в тот день я был очень чувствителен к подобного рода ассоциациям.

Клены и каштаны чернели своими голыми стволами. На стоянке у забора стоял темно-красный «порше». Но людей не было. Я поставил наш «крайслер» возле «порше», и мы вылезли из машины.

— Лед на озере еще очень тонкий, — сказал я Ульрике. — Пройдем немного по дороге, а потом через поле к Скархольмену.

Она бросила сигарету в большой сугроб и кивнула головой. Я достал из машины лыжи, положил перед Ульрикой ее пару, надел свою и затянул крепления.

— Когда вернемся, выпьем шоколаду со взбитыми сливками, — сказала она весело.

И улыбнулась своей ослепительной улыбкой, которая была белее, чем окружающий нас снег.

— Олл райт, — согласился я.

Некоторое время мы шли вдоль дороги по обочине.

— Сегодня ты прокладываешь лыжню, — сказал я.

— Здесь уже есть лыжня, — ответила она.

— Ладно, госпожа Лентяйка, будем идти по этой лыжне, пока нам не надоест.

Ульрика шла впереди меня метров на десять. Она далеко не в первый раз стояла на лыжах и шла очень хорошо. У нее был широкий пружинистый шаг, и она умело работала палками. Женщины и лыжи редко приходят сразу же к такому трогательному взаимопониманию. Но в данном случае они были совершенно заодно, словно выросли вместе.

Наст был упругий и хорошо держал, хотя кое-где мы все-таки проваливались. Через несколько часов, когда начнет припекать солнце, идти будет гораздо труднее.

— Когда солнце такое жаркое, надо пораньше возвращаться домой, — сказал я Ульрике, и она согласилась.

Мы обошли рощу с голыми лиственными деревьями и увидели справа большое белое поле.

Оно потрескивало и ослепительно сверкало на солнце миллионами искр. Несмотря на очки, свет резал глаза. Между тем лыжня уходила все дальше и дальше через поле. А потом исчезла в роще, поросшей густым кустарником. Мы остановились.

— Немногие здесь пройдут, но мы, я думаю, пробьемся, — сказал я. — Хотя я больше люблю пересеченную местность, где можно кататься с гор.

Ульрика тоже больше любила пересеченную местность, где можно кататься с гор. Мы были словно созданы друг для друга.

— Отлично, — сказал я. — Идем по лыжне.

Ульрика пошла через поле и сразу же взяла хороший темп. Когда мы уже прошли полдороги до рощи, вдали появился какой-то лыжник. Он шел нам навстречу так же быстро, как и мы, энергично и сильно работая палками. Когда он немного приблизился, я его узнал. Это был Эрик Берггрен.

Мы сошли с лыжни. Судя по всему, это была его лыжня. Он остановился прямо перед нами и поздоровался.

— Какой прекрасный день, не правда ли? — сказал он.

— Великолепный, — ответила Ульрика.