Опасно для жизни - [43]

— Все твоя жадность, — сузив свои черные глаза, злобно прошипела она. — Если бы сговорился тогда в Гонконге и купил документацию, мы могли организовать производство «белка» здесь!

— Они заломили сумасшедшую цену, ты что, не помнишь? — оправдывался Сергей. — Мы бы просто разорились. — И что, по-твоему, легко организовать производство? Я поддался тогда на твои уговоры и поехал к китайцам. И рад, что сделка не состоялась. Вон их накрыли всех.

— Это там накрыли. А здесь бардак полный. Снял бы помещение в каком-нибудь НИИ, нанял зиц-председателя, и делали бы.

— Прекрати, Нино! — вскричал Сергей. — Я не готов к такому бизнесу. Это опасно.

— Опасно? — еще больше сузила глаза грузинка. — Так переведись в дворники, гамахлебуло!

— Не смей ругаться! — заорал Сергей.

Нино кинула на мужа презрительный взгляд, развернулась на высоких каблуках и вышла из комнаты.

— Ладо бы не испугался, — расслышал Сергей брошенные вполголоса слова жены. Дверь захлопнулась.

— Стерва! — прошептал Сергей, глядя на закрытую дверь. Он налил себе дрожащей рукой полный фужер коньяка, опрокинул его. — До каких же пор она будет сравнивать меня со своим давно истлевшим любовником? — заскрежетал он зубами.

Но эмоции эмоциями, а дело делом. Сто раз был прав покойный Вахтанг, говоря, что общий бизнес, общее дело связывает прочнее любых чувств. Выкурив пару сигарет и выпив еще коньяку, Сергей вышел на кухню. Жена стояла у окна к нему спиной.

— Давай успокоимся, дорогая, — мирно проговорил он, подходя к Нино и обняв ее за плечи. — Что случилось, то случилось. Не в окно же теперь выбрасываться! — почему-то посмотрел он вниз. С высоты двенадцатого этажа люди внизу казались бойкими маленькими насекомыми, спешащими по своим делам.

Нино не отстранилась, чувствуя, что сказала лишнее.

— Давай думать о том, что еще можно и нужно исправить. Как быть с Надеждой?

— Надежду надо убирать, — твердо ответила женщина.

Сергей поморщился, но руку с плеча жены не убрал. Нино, посмотрев на него, продолжила:

— Как ты не понимаешь, она становится опасна! Это когда мы жили в Грузии, плевать на нее было. Но теперь мы в Москве, и она рядом. Постоянно. Я ж говорю, она, как всякая психопатка, чрезвычайно чувствительна. Интуиция потрясающая. Она нас постоянно подозревает. Не знает в чем, но чувствует исходящую от нас опасность. И что с ней делать? Подсунуть Илье любовницу и развести их? Не тот случай. Он с ней не разведется, и любовница ему не нужна.

— Но послушай, она, может, и сама умрет. Все-таки онкология, тяжелая операция.

— Ты что, уже забыл про ампулу, которую она сперла? Вот она сунет ее своему ленивому студенту, а ленивые — самые способные. Одна-две недели — и все! Ты представляешь последствия? Илья доносить на нас, положим, не станет, но отношения всяческие прекратит. Значит, фирма твоя неминуемо лопнет. А Надежда, если не помрет, непременно где-нибудь что-нибудь да ляпнет. Нет, ее надо убирать немедленно! Да и Илья в качестве вдовца нас больше устроит. Горе сблизит его с нами, сделает более податливым, уступчивым. Перевезем Тамрико, поселим у него. Я уже полгода ее не видела. Так что со всех сторон выходит, что Надю придется убрать.

— Каким образом? Ты что, хирургов подкупишь, чтобы ее зарезали?

— Чушь! Хирургов ей подберет Илья, они не зарежут.

Нино помолчала.

— Идею я беру на себя, — решила она. — Собственно, я уже придумала. А ты займись каналом транспортировки из Дели. Кстати, уже двадцать три часа. Томаз должен звонить.

В этот момент как раз и запиликал радиотелефон…

В воскресенье, около полудня, в зале небольшого армянского ресторанчика, расположенного в полуподвальном помещении одного из московских переулков, было немноголюдно. Это заведение не поражало глаз внешней роскошью. Напротив, широкие деревянные столы, крепко сбитые деревянные стулья, серые, обитые рогожкой стены словно призваны были напоминать каменистую родину хозяина заведения. Этой же цели служили и несколько развешанных по стенам картин с видами Армении. Было здесь и изображение строгого, словно античное сооружение, храма Гарни, и терракотовые купола монастыря Мармашен, и выписанные на фоне темно-зеленого склона серые камни монастыря Агарцин. Лишь одно полотно выделялось неправдоподобной голубизной — изображение высокогорного озера Севан. Картины явно не принадлежали кисти какого-либо именитого художника. Скорее всего, они были намалеваны рукой некоего армянского разлива Пиросмани, который, в отличие от своего соплеменника Сарьяна, воспринимал родные края преимущественно в приглушенных тонах. Однако в сочетании со скромным убранством помещения картины создавали атмосферу, необходимую для неспешной, обстоятельной мужской беседы, где не место шумным, болтливым женщинам. Действительно, в зале сидели исключительно мужчины. Заведению, судя по всему, были чужды межнациональные распри, так как среди «лиц кавказской национальности» отмечались и русоволосые жители российских равнин.

Как раз один из них, рыжеватый мужчина лет сорока с небольшим, сидел в одиночестве под портретом католикоса всех армян Вазгена Первого. Сергей Николаевич Висницкий, а это был именно он, неспешно потягивал горячую армянскую медовуху «Эзшахелем», что в переводе означает «Я молодой». В самом деле, шиповниковый отвар, приправленный медом, корицей и гвоздикой, каплей вина и коньяка, несомненно являлся эликсиром молодости, способным вернуть мужчину к деловой жизни после многочисленных новогодних праздников.