Опасная работа - [49]

Капитан «Полярной звезды»

Примечание редактора

Впервые напечатанный в журнале «Темпль-бар» в январе 1883 г., рассказ этот принес успех молодому писателю. Основанный на собственном опыте плаванья в полярных водах в качестве судового врача китобойного судна «Надежда», что стало, по выражению Конан Дойла, «странной и восхитительной главой» его биографии, рассказ этот демонстрирует, как могут жизненные впечатления пробуждать в человеке талант и преобразовываться в произведение искусства. «Темпль-бар» щедро заплатил Конан Дойлу за рассказ десять гиней, Конан Дойл написал другу: «По-моему, им это понравилось», а британская публика после этой публикации увидела в Конан Дойле многообещающего молодого мастера рассказа.

[Отрывок из рукописного журнала Джона Макалистера Рея, студента-медика]

Сентябрь 11-го

Широта 81°40′, долгота 2° вост. Все еще лежим в дрейфе посреди необъятных ледяных полей. Огромная простирающаяся далеко на север льдина, к которой прицеплен наш якорь, размером должна быть никак не меньше английского графства. Справа и слева от нас льды уходят к самому горизонту. Утром помощник капитана доложил, что в южном направлении намечаются признаки плотного льда.

Если эта неодолимая преграда помешает нашему возвращению, положение наше станет опасным, ибо ходят слухи, что запасы провизии нашей на исходе. Сегодня утром впереди по курсу мерцала звездочка – впервые с начала мая. Среди матросов – брожение и недовольство: многим не терпится поскорее оказаться дома, поспеть к началу сельдевой путины, когда каждая пара рабочих рук на шотландском побережье – на вес золота. До поры их недовольство выражается лишь в угрюмых и недобрых взглядах искоса, но от второго помощника я узнал, что после полудня они собираются послать к капитану депутацию и объяснить ему, что их тревожит. Я сильно опасаюсь за исход этой миссии, так как капитан – человек горячий и очень болезненно реагирует на то, что ему кажется попыткой узурпировать его права. После обеда рискну перемолвиться с ним парой слов на эту тему. Я не раз убеждался, что от меня он терпит то, что возмутило бы его, исходи оно от других членов экипажа. На четверть румба справа за кормой видна северо-западная оконечность Шпицбергена – неровная гряда скал вулканической породы с белыми полосами ледников. Странно сознавать, что теперь ближайшее к нам человеческое жилье – это датские поселения в южной части Гренландии, находящиеся в девятистах милях отсюда – дальше этого и вороны не летают. Капитан берет на себя громадную ответственность, рискуя судном в таких условиях. Ведь никто из китобоев до сей поры не достигал этих широт в месяцы столь поздние.

9 часов вечера

Поговорил с капитаном Креги – и хотя результат разговора вряд ли можно назвать удовлетворительным, не могу не признать, что выслушал он мои доводы и спокойно, и даже уважительно. Но когда я закончил свою речь, лицо его приобрело то характерное выражение железной решимости, которое мы столь часто на нем видели, и капитан пустился мерить шагами тесное пространство каюты, шагая по ней взад и вперед, наверное, минут пять. Я даже испугался поначалу, что мог серьезно задеть его самолюбие, но он развеял мои опасения, усевшись и положив руку мне на плечо жестом почти ласковым. В глубине его темных глаз тоже притаилась нежность, что показалось мне странным и даже удивительным.

«Послушайте, доктор, – сказал он. – Мне жаль, что я втянул вас в это дело. Ей-богу, мне жаль, и я отдал бы пятьдесят фунтов, чтоб видеть вас сейчас не здесь, а на набережной в Данди. Но отступать я не могу – момент такой, что либо со щитом, либо на щите. К северу от нас – стадо китов. Да как смеете вы качать головой, когда я собственными глазами видел их с верхушки мачты! – внезапно вспылил он, хотя, по-моему, я ничем не выказал своего сомнения. – Там двадцать два кита, могу дать голову на отсечение – и крупных, ни один не меньше десяти футов в длину. И что ж, доктор, вы думаете, я поверну назад, когда от такой удачи меня отделяет только один жалкий кусочек льда, пропади он пропадом? Если завтра задует северный ветер, мы сможем заполнить трюмы до того, как грянут морозы. Ну, а если уж ветер будет южным; что ж – за то, что они рискуют жизнью, ребятам платят, ну а если речь обо мне – то в ином мире близких у меня больше, чем в этом. Вот вас, сказать по правде, мне жаль. Лучше бы в поход вместо вас я взял старого Энгуса, который был со мной в моем последнем плаванье. По нему бы некому было тосковать, а вы ведь как-то раз сказали, что помолвлены, верно?»

«Да», – сказал я и, щелкнув крышечкой медальона, свисавшего у меня с цепочки от часов, я поднес к его глазам миниатюрный портрет Флоры.

«Черт возьми! – взревел он, вскакивая с такой яростью, что даже борода его, ощетинившись, встала дыбом. – Да мне какое дело до вашего счастья! Что мне до него и зачем вы тычете мне в нос эту фотографию!» На какую-то долю секунды я испугался, что он меня ударит, так неистов был его гнев, но, выругавшись напоследок еще раз, он рывком распахнул дверь и выскочил на палубу, оставив меня в изумлении от этой бешеной вспышки. Впервые он так себя повел со мной – обычно, кроме любезности и доброты, я ничего от него не видел.