Опасная игра Веры Холодной - [30]

— Разве такое возможно? — удивилась Вера.

— Возможно, — кивнул Бачманов. — В любом театральном договоре есть пункт, согласно которому артист не имеет права играть в другом театре. Ссылаясь на него и брали подписку, а теперь почти все труппы разрешают своим актерам сниматься в кино. Вот такой переворот свершился благодаря Павлу Густавовичу! Большое дело! При всей моей нелюбви к немцам, — Иван Васильевич скривился, будто съел лимон, — надо отдать им должное — они умеют работать. Узость немецкой души не позволяет им воспарить над миром, но по земле эти муравьи ползут весьма усердно!

— Почему вы не любите немцев, Иван Васильевич? — потянула за интересную ниточку Вера. — Они вам чем-то насолили?

— Еще как насолили! — хмыкнул Бачманов. — Один немец у меня невесту прямо из-под венца увел, а другой с кафедры выжил самым гнусным образом. Оклеветал, приписал мне то, чего я не говорил, меня и попросили… — Бачманов вздохнул, по лицу его пробежала тень. — А то я уже профессором был бы. Такие вот дела, Вера Васильевна. За что мне их любить?

— Простите, Иван Васильевич, что разбередила вам душу, — смущенно повинилась Вера. — Я не хотела.

— Я понимаю, — улыбнулся собеседник. — Вы, наверное, думали, что я начну говорить о немецком засилье, о немецком чванстве и прочих общих понятиях. Нет, у меня к этой нации свой собственный счет, конкретный. Я, конечно, понимаю, что по двум-трем подлецам нельзя судить о целой нации, но это я умом понимаю, а вот сердце мое думает иначе. Сердцу, как известно, не прикажешь. — Бачманов развел руками и улыбнулся еще шире. — Но я стараюсь делать так, чтобы мое предубеждение не влияло на мои отношения с достойными представителями немецкой нации, такими, например, как наш Павел Оскарович… Вера Васильевна, вы забыли про свой чай и не отведали ни одного варенья. А вот это, к вашему сведению, ореховое варенье, подарок одного тифлисского коллеги. Попробуйте, прошу вас!

Признание в нелюбви к немцам могло с одинаковой вероятностью оказаться как искренним, так и притворным, призванным отвести подозрения в сторону. Доставать сейчас блокнот и делать в нем пометки было неловко, поэтому Вера сделала пометку в уме. Бачманов готов первым встречным (кто она для него, по сути, как не первая встречная?) рассказывать о своей нелюбви к немцам. Это подозрительно.

Вере захотелось перевести разговор на Стахевича, поэтому, отведав орехового варенья (черного, как деготь, но вкусного) и запив его глотком крепкого чая, она изобразила задумчивость, а затем сказала:

— Не могу понять, как ваш Владислав Казимирович оживляет свои куклы. Дергает за ниточки? Но вроде как ниточек я в «Прекрасной Люканиде» не заметила. Они были прозрачными? Или тонкими?

— Их не было вовсе! — воскликнул Бачманов столь радостно, будто имел от отсутствия ниточек какую-то значимую пользу. — Техника объемной анимации в чем-то сродни хроноаппарату, который я вам давеча показывал. Небольшое изменение положения — кадр, новое изменение — еще кадр. Шестнадцать кадров в секунду, девятьсот шестьдесят в минуту. «Люканида», кажется, идет десять минут, стало быть, в ней девять тысяч шестьсот кадров! Снятых по отдельности! Представляете, какой это кропотливый труд?

— Ах, вот бы увидеть, как он работает! — воскликнула Вера. — Хотя бы одним глазком! Это так интересно!

Она думала, что Бачманов спросит, когда ей будет удобно посетить мастерскую Стахевича, но тот отрицательно покачал головой и развел руками.

— К сожалению, Вера Васильевна, я ничем не могу вам помочь, — сказал он, придав лицу сокрушенный вид. — Легче, наверное, аудиенцию у государыни императрицы исхлопотать, чем у Владислава Казимировича. Он — великий затворник, к нему можно прийти только по делу и только после предварительного телефонирования. Вот, дождусь трех часов и попытаюсь обсудить с ним мою идею про чертика. Раньше двух телефонировать бесполезно, потому что Владислав Казимирович не отвлекается от работы. С ним можно связаться только после обеда, когда он приступает к чтению журналов. Журналов он выписывает великое множество, наших и европейских. Стахевич — полиглот, знает едва ли не все европейские языки.

«Затворник… Прийти можно только после предварительного телефонирования… Полиглот… — перебирала мысленно доводы Вера. — Выписывает великое множество журналов… Да еще и родители были бунтовщиками… Одно к другому…»

— Жаль, коли так, — вздохнула Вера и с надеждой посмотрела на Бачманова: — А если я попрошу Александра Алексеевича? Он не может приказать Стахевичу ознакомить меня со своей работой? Вы меня настолько заинтриговали, Иван Васильевич…

Бачманов саркастически скривился.

— Приказать Стахевичу можно, но толку не будет, — сказал он. — И, смею вас заверить, Вера Васильевна, что в его работе нет ничего интересного. Это не наши опыты. Вот примерно на таком столе, как мой, расставлены куклы и декорации. Примерно здесь, на моем месте, нет, чуть дальше, установлена камера с особым объективом, за ней стоят два светильника. Стахевич подходит к столу, подправляет куклу, отходит к камере, снимает, возвращается к столу… Посмотрите лучше, как Чардынин с Рымаловым снимают «Бэлу» с Анчаровой и Мозжаровым в главных ролях. Вот это в самом деле интересно. Хотите, я вас прямо сейчас отведу? Только отведайте вот этого вишневого. Амброзия, сущая амброзия, пища богов! Моя кухарка — мастерица на все руки, а уж варенья удаются ей лучше всего остального.