Опасная граница - [130]

— Что вы себе позволяете?! — возмутился Пашек.

— Покажите сумку! — неожиданно для всех прошептал Маковец. Он резко дернулся, будто хотел встать, и тихо застонал.

— Панове... — еще более высокомерно начал старший вахмистр, но Юречка уже подскочил к нему, сунул руку в сумку и, прежде чем он опомнился, вытащил картонную коробку с патронами. Пашек замахнулся на него, прижав левой рукой сумку к груди: — Не тронь, сволочь!

— Ругань здесь совершенно неуместна, пан командир, — сказал Гентшель спокойно. — Вы хотели иметь алиби? Господа орднеры, я не стрелял, посмотрите, вот все мои патроны и гранаты. Я не хотел стрелять, это они...

— Заткнитесь вы, уголовник!

— Хватит, пан начальник! — прикрикнул на него Стейскал. — Ругань не поможет ни нам, ни вам. Чего вы ждете?

Пашек повернулся к нему, с минуту колебался, потом засунул руку в сумку и вытащил оттуда четыре яйцевидные гранаты и две картонные коробки с патронами. В кармане шинели, у него нашлась еще одна граната и несколько патронов. Затем он снял ремень с пистолетом и положил его на стол.

— Карабин возле окна, — со злостью бросил он и сел за стол. Он ни на кого не смотрел, сидел прямо, как статуя, только лицо его наливалось кровью от едва сдерживаемого гнева.

— Пан начальник! — произнес примирительным тоном Стейскал. — Мы должны держаться вместе, в этом наше спасение.

— Чего вы еще от меня хотите? — взорвался Пашек. — Вы разоружили меня, теперь я уже не являюсь вашим начальником. Делайте, что хотите. Меня в расчет не принимайте.

— Разве это слова мужчины? — укорял его Стейскал. — Наплевать на все в такое тяжелое время!

Юречка взял патроны и начал наполнять свои обоймы. С минуту в комнате стояла тишина. Только Стейскалова вздыхала у плиты.

— Я хотел предотвратить напрасное кровопролитие, — отозвался спустя минуту Пашек, когда злость с него немного схлынула. — Вы думаете, я трус? Ошибаетесь. В последней войне я был награжден за храбрость и один раз ранен. После войны служил, старался, как мог. А что я за это имел? Многие мои друзья давно получили высокие должности, сидят на тепленьких местах, только я прозябал в захолустье. А почему? Потому что не умел угождать, кланяться каждому. Потому что не ездил к районному жандармскому начальству с сумкой, не возил ему хорошую колбасу или вино в бочонках. На это я никогда не был способен. А республика наплевала на меня после стольких лет честной службы... Я хочу только дослужить до пенсии, и гори все синим пламенем...

— А не трусость ли это? — спросила Стейскалова.

— Если каждый будет думать только о своей рубашке...— начал Гентшель.

— Идите вы все к черту! — повернулся к нему Пашек.

— Никогда не думал, паи начальник, что у вас душа может уйти в пятки! — бросил Юречка и пошел к выходу, прихватив с собой пулемет. В дверях он обернулся: — Вы здесь спорите, а орднеры тем временем могут застать нас врасплох! Я считаю, пан начальник, что вам надо бросить это нытье и ходить, как и мы, на дежурство. Нечего рассиживаться на кухне...

— Пошел ты... — прошипел Пашек.

— Тогда идите и сдавайтесь в плен генлейновцам в одиночестве! — воскликнула вдруг Ганка.

Все удивленно посмотрели на нее. Она стояла возле печи, глаза ее сверкали.

— Идите же!

Она заплакала. Стейскалова подошла к ней и обняла.

Неожиданно Пашек встал:

— Так вы, значит, думаете, что я трус и все это делаю ради собственной безопасности, а не ради вашей защиты? — Он рывком застегнул ремень с пистолетом, взял карабин и сказал приказным тоном: — Юречка встанет с пулеметом у окна. Открывать огонь только по моему сигналу. Гентшель, вы будете контролировать вход в дом и окно в кассу, а пан Стейскал — окно в спальне. Я буду там, где более всего потребуюсь. Есть вопросы?

Мужчины молчали. Гентшель выглянул в окно и проговорил:

— Посмотрите, туман появился.

Пашек вышел.

Стейскалова сменила Маковецу компресс на голове. Даже в полумраке было видно, что лицо у него пожелтело, осунулось, глаза лихорадочно блестели. Превозмогая боль и слабость, он улыбнулся ей. Стейскалова принесла ему попить. Он кивком поблагодарил ее. Она бросила взгляд на Гентшеля, стоявшего поодаль, — тот беспомощно пожал плечами. Еще вечером им казалось, что рана не столь серьезна, а теперь перед ними лежал человек, который с трудом мог шевелить рукой и каждое слово произносил с необыкновенным напряжением. Почему у него такое бескровное лицо? Боже мой, неужели нельзя ничего сделать? Из глаз женщины брызнули слезы, однако плакать при всех она стыдилась.

Гентшель решил, что лучше уйти из комнаты. Ему не. хотелось говорить слова утешения, все равно они бы прозвучали неискренне. Маковец проживет несколько часов, не более. Он в этом нисколько не сомневался. На платформе он остановился и осмотрелся. Туман приближался к станции. Он уже закрыл лес, часть шоссе и железнодорожное полотно, но был еще недостаточно густым. Кое-где он надвигался но сплошной стеной, а рваными клочьями. И всюду тишина. Чего ждут орднеры? Когда совсем рассветет и можно будет стрелять по окнам и двери? Гентшель посмотрел на одинокий желтый фонарь. Другой был разбит при перестрелке. Фонарь светил всю ночь, но теперь его свет никому не нужен. Хоть бы туман стал гуще.