Опасная граница - [11]

Конечно, он брал ее в лес не каждый раз, только тогда, когда нес особо ценный товар. Марихен, как признался Кречмер, любила ходить на такие дела, потому что обожала всякие приключения и не боялась бродить в одиночку ночью по лесу. Таможенники ее хорошо знали, а те, что помоложе, даже пробовали за ней ухаживать. И все-таки Ганс, наверное, не решился бы послать свою дочь в лес. Он не пустил бы ее из дома ночью, в непогоду и холод. Все ему говорили, что граница изменилась. И именно потому, что это была уже не прежняя спокойная и безопасная граница, он не стал бы втягивать девушку в это грязное ремесло.

Контрабандисты никогда не носили оружия. Кто был глуп и не умел ходить, тот быстро попадал в западню к зеленым. Кто был поумнее, тот водил их за нос. Между контрабандистами и таможенниками не было ненависти. Они вместе сиживали в трактире, говорили о погоде, о ревматизме, о дороговизне, но о работе — никогда. Работа работой, а шнапс шнапсом! Обе стороны уважали эту поговорку. Нет-нет, на границе оружию не место. Если бы тогда этот болван Эрик... К черту воспоминания о прошлом! Наплевать на него! Но, дотронувшись до натруженных плеч, он осознал, что снова оказался там, откуда ушел пять лет назад. Прошлое вновь соединилось с настоящим. Он вновь вернулся к своему ремеслу, и, к его удивлению, ему это не было неприятно. Его радовало, что время бездействия кончилось, что ему теперь не нужно дрожать над каждой кроной и что он сможет есть все, что пожелает.

Взгляд его скользнул по стенам. Он вспомнил, как чисто было у Кречмера. «В каком же хлеву я живу», — подумал он с отвращением. Ветхая мебель, закопченный потолок и замызганные стены. На столе — немытая посуда, на диване — одежда, которую он сбросил с себя ночью. Пол был грязный. Целыми днями он бездельничал, но наводить порядок в доме ему не хотелось. Он обругал себя и подумал с горечью, что так можно сгнить заживо.

Надевая брюки, Ганс дрожал от холода. Он сунул ноги в старые шлепанцы, принес дров и затопил печь. Посмотрев затем в зеркало, он увидел ухмыляющуюся физиономию, уставившуюся на него с матовой поверхности. Веер морщинок вокруг глаз, глубокие складки у рта, мешки под ввалившимися глазами, жидкая белесая поросль на месте бровей. С минуту он водил рукой по щетине на подбородке, потом нашел в ящике стола мыло, помазок, бритву и стал намыливаться — белая пена разлеталась во все стороны. С намыленным лицом он вдруг принялся застилать диван, на котором спал. Грязную простыню он прикрыл еще более грязным одеялом. С отвращением проделав все это, он начал бриться. Кожа под щетиной была молодой и свежей. Он побрился, тщательно умылся и надел чистую фланелевую рубашку. Мужчина в сорок пять лет вовсе не стар. Нужно присмотреть какую-нибудь приличную женщину, потому что одиночество хуже всего. Можно отремонтировать дом, покрасить мебель. Нужно отбросить воспоминания о прошлом — они лишь угнетают. И тогда можно начать жизнь заново.

Ганс несколько раз прошел мимо посудного шкафа, и каждый раз его одолевали сомнения. Там стояла наполовину выпитая бутылка вишневки, и ее содержимое отражалось в рюмках. Ему не хотелось пить натощак, но во рту он чувствовал какой-то неприятный привкус. Не выдержав, он открыл шкаф, взял бутылку и поставил ее на стол. Потом достал не слишком чистую рюмку, вытер замызганным платком, так как тряпки под рукой у него не оказалось, вытащил пробку и медленно налил пурпурную жидкость в рюмку.

Кто-то нетерпеливо постучал в дверь дома. От неожиданности Ганс опешил, в голову ему пришла безумная мысль: что, если Карбан о чем-нибудь... Не может быть! Ведь старший таможенник не знал, кто был ночью с Кречмером. Стук в дверь повторился. Кого это несет нелегкая с утра? Посмотрев на часы, он обнаружил, что уже одиннадцать. Он надел свитер и пошел открывать. В сенях было холодно, как в кладовке. Вода в ведре замерзла, дверная ручка была ледяная. Едва он отодвинул щеколду и открыл дверь, как мороз яростно защипал лицо. На крыльце стояла Марихен, закутанная в толстый шерстяной платок.

— Девочка, это ты? Что случилось?

— Папа просил передать...

Он не дал ей договорить:

— Входи, входи, а то замерзнешь...

Она прошла за ним на кухню. Платок сполз у нее с головы, а рыжие волосы заблестели, словно чеканная медь. Пригладив их рукой, она повернулась к зеркалу и бросила пытливый взгляд на свое раскрасневшееся от мороза лицо.

— Папа просил передать, чтобы вы шли со мной. У нас оба Кубичека. Какое-то важное дело, поэтому они хотят поговорить с вами.

— Они все прекрасно могли бы решить с твоим отцом. Что я?.. Я ходил с вами впервые.

— Это что-то очень важное, — повторила Марихен.

— Скорее всего, ты права, — ответил Ганс, — если уж Кубичек из Зальцберга потрудился поутру прийти в Кирхберг... А разве вчера он об этом не знал?

— Наверное, что-то новое и срочное, — сказала девушка.

— Я только что встал и после этой ночной каторги голоде и как волк.

— Поедите у нас, — решила девушка.

Она подышала на свои окоченевшие руки, потом подошла к печи и вытянула руки над ней. Ганс взял бутылку, палил еще одну рюмку и подал девушке: