Опальный принц - [28]

— Успокойся, — повторил врач. — Не тревожься. Ты позволишь мне закурить?

— Да ради бога, — Мама порылась в сумочке, вынула сигарету и наклонилась к врачу. — Дай и мне огня.

Врач поднес ей зажигалку.

— Ах, извини, — сказал он. — Сейчас я его посмотрю. Через две-три минуты не больше.

Кико оглядел белое привидение, освещенное красным огоньком, поднял глаза и увидел всю комнату в призрачном, зловещем полумраке.

— Это ад? — спросил он и схватил за руку Маму, стоявшую рядом.

— Нет, сынок.

— За этой штукой не прячутся черти? — Он указал на странное сооружение из металла и стекла.

— Здесь нет чертей, — ответила Мама.

Призрак внимательно наблюдал за мальчиком. Он затянулся сигаретой и спросил, выдыхая дым:

— У этого ребенка сильно развито воображение, правда?

Мама ответила с коротким смешком, как бы колеблясь:

— Не знаю… Не знаю, что тебе сказать. Думаю, более или менее как у всех.

Бело-красный Призрак сделал быстрое движение.

— Нет, не как у всех, — сказал он. — Он слишком впечатлителен и говорит слишком чисто для своего возраста — сколько ему?

— Три, — ответила Мама. — В апреле будет четыре.

— Вот видишь, — сказал Призрак.

Кико сжимал мамину руку, а Мама ритмично постукивала по полу носком туфли.

Призрак затянулся снова и спросил:

— Ты нервничаешь?

Мама опять коротко рассмеялась:

— Сказать тебе по правде, я просто выть готова.

— Какой это был гвоздь: пять сантиметров, четыре, три, еще меньше?

Мама подняла руку в красноватом сумраке:

— Примерно такой, наверное, сантиметра два с половиной, мне кажется.

Призрак бросил окурок в пепельницу, стоявшую в углу.

— Ну, посмотрим, — сказал он. — Раздень его. Это не нужно, достаточно поднять. Вот так. — Он толкнул мальчика за стекло, включил аппарат, и комната наполнилась жужжанием. — Посмотрим, — повторил он.

Кико сказал Маме:

— Дай мне руку.

Мама дышала часто и взволнованно. Призрак бормотал, то и дело замолкая: «Здесь ничего… ничего… ничего… Я делаю тебе больно, малыш? Хорошо… ничего, — он надавил ему на животик. — Хорошо… здесь тоже ничего… ничего… ничего не видно… А здесь… Повернись-ка. Тебе больно?.. Тоже ничего, и это, право же, странно: постороннее тело должно быть заметно сразу». Он опять повернул мальчика и наконец зажег свет. Уставившись на Кико очками в черной оправе, он сказал Маме:

— Единственное — если только гвоздь лежит горизонтально, острием ко мне, другого объяснения нет. Ничего не видно.

— Боже мой, — пробормотала Мама.

— Да нет же, глупышка, не беспокойся. Такие вещи проходят сами по себе. Пусть двигается поменьше, особенно избегает резких движений — футбол, прыжки, — он крутил в руках синюю шариковую ручку. — И потом, пусть ест спаржу, лук-порей, только целиком…

— С волокнами? — спросила Мама.

— Именно это я и хочу сказать. Волокна обернутся вокруг гвоздя и будут защищать желудок и стенки брюшной полости.

Мама растерянно покачивала головой.

— Я попытаюсь, Эмилио, — сказала она упавшим голосом. — Но очень сомневаюсь, что это мне удастся. Заставить этого ребенка что-нибудь проглотить — настоящая пытка.

— Это необходимо, — сказал Призрак.

Мама продолжала покачивать головой, а Призрак добавил:

— Ты говоришь, что ребенок глотает еду с трудом, но он не закашлялся, не подавился, не ощутил позыва к рвоте, когда…

— Нет, ничего такого не было, — решительно сказала Мама. — Когда я на него посмотрела, он был весь красный — но никаких позывов, никакого кашля.

Призрак постучал несколько раз концом ручки по зеленой клеенке стола.

— Странно, — сказал он и пристально, в упор посмотрел на Кико. — Этот мальчик — предпоследний, верно?

— Да.

— А сколько самому младшему?

— Младшая — девочка, Кристина.

— Все равно, сколько ей сейчас?

— Год.

Призрак чертил замысловатый рисунок на промокашке, и губы его приоткрылись в улыбке. Кико спросил:

— Ты рисуешь поезд?

— Вот именно, — ответил Призрак. — Это поезд.

И добавил:

— Таким образом, в течение двух с половиной лет этот был в семье всеобщим любимчиком, верно?

— Скажем, так.

Над головой Призрака была картинка с множеством отрезанных голов, и в углу надпись: «Медицинский факультет, 1939 — 1945». Левее — календарь, на котором была нарисована колыбель с младенцем, рядом стоял старик с бородой, а с другой стороны — задумчивый, коричневый в пятнах, пес. Призрак продолжал улыбаться. Мама спросила:

— Ты тоже будешь твердить мне об этих дурацких комплексах?

— Не в этом дело, но всем нам больно отходить на второй план, можешь не сомневаться.

— Опальный принц?

— Вот именно, — сказал Призрак. — Ты выразилась точно. И это не выдумки. Эта теория — не плод досужей фантазии. Ребенок, который в течение нескольких лет привык быть в центре внимания, утратив это положение, не может смириться, он борется, он пытается опять обратить внимание на себя.

Мама скептически прищурилась:

— И для этого глотает гвоздь?

— Или говорит, что проглотил.

Мама потеряла терпение:

— Слушай, Эмилио, мальчик был рядом со мной, и я уверяю тебя, что практически была свидетелем этой сцены. Можно сказать, я видела это собственными глазами.

Призрак улыбнулся.

— Глупышка, — сказал он и взял мамину руку в свои. — Из своего опыта мне известно, что бывают опальные принцы, которые притворяются хромыми, убегают из дому или вырываются от няни и мчатся через дорогу. А все для того, чтобы привлечь к себе внимание, которое несколько месяцев назад уделяли им безо всяких усилий с их стороны. Не скажу, что это психическое заболевание, но симптомы похожи. В таких случаях надо действовать с исключительным тактом, чтобы переход совершился незаметно. Не стану утверждать, будто мы столкнулись именно с таким случаем, но при просвечивании гвоздь не обнаруживается, и это крайне странно.