Опальная красавица - [39]

Его надо остановить, но сделать это можно только хитростью, на обдумывание коей сейчас просто нет времени, или же откровенно уступив его требованиям, сдавшись на милость победителя.

Она знала, что милости не дождется, но все же плеснула в неумытое лицо воды, свернула на затылке косу, торопливо оделась и, глянув на прощание в зеркало, где ничего не разглядела невидящими, расширенными глазами, сорвала со стены образ Казанской Божьей Матери и заколотила ногами в заложенную снаружи дверь так, что ее тут же отворили. Оттолкнув перепуганного лакея, Елизавета слетела по лестнице и нос к носу столкнулась с Шубиным, стоящим на крыльце в своем генеральском мундире и при полном параде.

Не обмолвясь ни словечком, Елизавета прошмыгнула мимо так стремительно, что Шубин спохватился, когда она уже сбегала с крыльца, однако оказался достаточно проворен, чтобы вмиг оценить ситуацию и, поймав графиню за широкую юбку, остановить ее стремительный бег. Елизавета рванулась – юбка затрещала, но Шубин держал ее крепко и грозно выкрикнул:

– А ну, стой, дура! Отдай икону!

Елизавета от неожиданности замерла и выпустила образ, который подхватил случившийся кстати г-н Асселен, сжимавший в правой руке и впрямь жалкую – в точности как в ее страшном видении! – смехотворно-изящную шпажонку, которой только рвать батистовые рубашки благородных дуэлянтов да оставлять почетные шрамы на нежных щеках французских шевалье, а разбойничий русский кулак ее одним махом переломит!.. Елизавета, испустив короткий стон отчаяния, вновь метнулась вперед, но Шубин уже перехватил руку и стиснул ее запястье так, что у графини слезы выступили на глазах.

– Пустите! – пискнула она из последних сил. – Я к ним сойду, они ведь за мной!..

– Смерти захотела? – прошипел Шубин. – Бесчестить нас вздумала? Чтоб дама своими титьками гвардейцев заслоняла? Да не бывать этому, пока я жив!

Он умолк, захлебнувшись, уставясь на Елизавету бешеными, налитыми кровью глазами, но, поняв по ее окаменелому лицу, что она ничего не слышит, не видит и не понимает, мигнул одному-другому дворовым, и те ничтоже сумняшеся подхватили графиню за руки и за ноги и уволокли ее в дальний чулан, где заперли на засов, поставив для надежности караульщиком глухого как пень старика, коему все равно не слышны были ее крики, мольбы и проклятия. Так что Елизавета не видала картины боя и лишь понаслышке знала, что произошло.

Ватага Вольного, нагло высадившись на берегу прямо напротив усадьбы, двинулась в атаку, однако Шубин велел выкатить за ограду и зарядить две пушчонки, ранее использовавшиеся лишь для парадных салютов 18 декабря, в день тезоименитства государыни Елизаветы Петровны, а также мобилизовать все имеющиеся охотничьи ружья, старинные мушкеты и пистолеты и палить в незваных гостей, как только станут подходить. Посланный за подмогою слуга скоро добрался до ближайшего к Работкам пикета; на подводах примчалась воинская команда, и во все это время Шубин и г-н Асселен с замечательным присутствием духа и распорядительностью выдерживали нешуточное нападение разъяренных разбойников, и, не будь этих двух пушчонок, всем бы, наверное, несдобровать – однако бог помог! Команда прибыла вовремя, усадьба вполне уцелела, и псовой охоте, составлявшей последнее, но самое свирепое и громогласное кольцо обороны, не выпало случая выказать доблесть свою. Супостаты с позором отступили, унося своих раненых на расшивы, и только тогда заплаканную, измученную, перепачканную в паутине и пыли Елизавету выпустили из чулана. Тут-то она и сгодилась, ибо замечательная виктория закончилась трагедией: один из дворовых Шубина, в прошлом артиллерист, исполнявший и тут должность пушкаря, неосторожно передал молодому парню, коего он взял себе в прислугу, полупотухший фитиль, и сей недотыкомка, стоя подле пушки с полным патронов мешком на шее, положил курящийся фитиль в этот мешок!

Последовал ужасный взрыв. Парень был страшным образом ранен: лицо опалено, веки повреждены, а главное, вся грудь растерзана, буквально вспахана порохом; кожа содрана, мясо в клочках, кость обнажена... Ужасны были крики и стоны бедного мужика – казалось, вот-вот в мучениях богу душу отдаст!

Храбрецы Шубин и Асселен растерялись и беспомощно стояли столбом, дворня суетилась без толку – одна Елизавета не потеряла присутствия духа. Послав одного верхового за воинским лекарем, а другого – в Любавино за Татьяною, она велела напоить раненого самогонкою, сколько душа примет, а когда он лишился сознания от доброй кварты огненного зелья, засучила рукава и той же самогонкою принялась промывать и прижигать его ужасные раны. Татьяна, по счастью, прибыла раньше лекаря, и к тому времени, как он вдел шелковину в кривую хирургическую иглу и принялся, сердито посапывая, зашивать разорванные грудь и лицо страдальца, все раны уже были безукоризненно, по всем правилам медицинской науки (кстати вспомнились рассказы Леонтия!), обработаны Елизаветою, а невыносимая боль заговорена Татьяною по всем правилам древнего цыганского ведовства.

Суматоха и возня с раненым затмили даже впечатление от удалой обороны, тем паче все позабыли о позорной истерике, приключившейся с графинею, так что она с почетом отбыла наконец домой, увозя с собою на память о случившемся лишь кровавый синяк на горле, замаскированный кружевною косыночкою, да пистолет, отнятый у Вольного и подаренный ей Шубиным за храбрость. И если синяк, тщательно натираемый бодягою, вскоре сошел, то с пистолетом Елизавета с тех пор не расставалась: угроза разбойного нападения все еще висела над приволжскими поместьями, тем паче над Любавинoм, а к тому же это была очень красивая вещь, затейливой работы, с изящной серебряной насечкою и удобной рукоятью.