Быков, широкий и длиннорукий, шел по участку обороны и неторопливо давал указания командирам взводов и отделений. На участке Бельского он остановился.
Красноармейцы поговаривали, что командир роты неравнодушен к первому взводу и под всякими предлогами задерживается у «бельчат», как называли в шутку бойцов первого взвода Если бы Быкова кто-либо открыто упрекнул в этом, он возмутился бы, хотя в душе и понимал, что упрек имеет под собой почву. Быкова тянуло к бойцам первого взвода, но именно к бойцам, — самого Бельского командир роты недолюбливал.
«Фасон давит, — думал Быков, — парень с гонором. Одно слово — „поручик“». Но в бою этот «поручик» зарекомендовал себя совсем неплохо: хладнокровно ходил в атаку, не терял управления, не боялся вражеской артиллерии и во время артналета никогда не бросался на землю.
— Ты что, заговоренный? — удивился Быков. — Почему не укрываешься?
Бельский смущался.
— Я командир, мне не положено!
— Ах ты, герой! А я разве не командир?
— А вы тоже, товарищ старший лейтенант, снарядам не кланяетесь!
— Ну, мне можно!
— Конечно, — соглашался Бельский и, обращая все в шутку, добавлял: — что положено орлу, то не положено ослу.
Оба смеялись, и Быков видел своими острыми крестьянскими глазами, что в командире взвода сидит такой же упрямый чертенок, как и в нем самом.
«Пожалуй, это роднит нас», — подумал как-то Быков, но отношения к лейтенанту не изменил.
На участке Бельского работа шла полным ходом. Отделения поспешно окапывались, стремясь поглубже уйти в землю. Бойцы, поругивая звеневшую от мороза землю, размеренно наклонялись, вонзая лопаты в мерзлый грунт. Жилистый, сухощавый Каневский в расстегнутом ватнике, не замечая Быкова, отрывисто говорил, показывая на сломанные лопаты:
— Производство! Я бы им за такое производство прописал лекарство. Не лопаты, а недоразумение!
— А что, гнутся? — спросил Быков.
— Смирно! — крикнул издали Иванов.
— Вольно! Гнутся, говорю, лопаты?
— Гнутся, спасу нет! Производство хреновое!
— А если чуть поднажать — ломаются начисто, — вмешался в разговор Тютин. Сжимая тяжеленный лом, голый до пояса, он блестел от пота, словно намазанный жиром.
— Ты нажмешь! — поддел Кузя. — Береги косточки!
— Замерзнешь, зачем разделся? Простудишься!
— Ничего, товарищ старший лейтенант! Ко мне ни одна хворь не пристанет.
Тютин взмахнул ломом и, «хакнув», как дровосек, вонзил его в землю, отколов порядочный кусок замерзшего грунта.
Быков пошел дальше и наткнулся на Бельского. Командир взвода отчитывал Андрея Курганова и Захарова за то, что они отрыли окоп неполного профиля. Быков удержал лейтенанта от обычного рапорта и махнул рукой — продолжай, мол, свое дело.
— Вы, товарищи, знаете, что такое окоп полного профиля? Вам это известно?
— Известно, — сдерживая раздражение, отвечал Захаров.
— Прекрасно. А если известно, то почему вы делаете то, что не положено? Погибнуть захотели? А вам, Курганов, и вовсе стыдно! Помните, как летом вас танк утюжил? Помните, что вас спасло? Окоп полного профиля. Помнить надо! Нашли своих, пример показывать надо, как положено. Короче говоря, отрывайте новый окоп, этот слишком широк, осколков нахватаете.
— Новый? — Ленька посмотрел на Бельского с ненавистью.
— Новый, новый, полного профиля, такой, как положено.
Через час приехала кухня. Ее появление встретили восторженно. Чуриков, любивший армейский приварок, стал помогать повару разливать суп по котелкам и угостил его трофейной сигареткой.
— Благодарствую! — Толстый повар Федотыч затянулся дымом и сплюнул — Трофейное не уважаю, трава травой!
— Вы правы, Федот Федотыч! — угодливо согласился Чуриков. — Одно слово — эрзац. — И, хотя ему самому сигареты нравились и он не любил крепкого, забористого самосада и вышибающей слезы махры, он тотчас выкинул пачку в ельник.
— На что ж так-то? — покачал головой повар. — Дал бы кому-нибудь…
— Барахло! А ваше мнение для меня все.
Федотыч покачал головой и сунул в котелок Чурикову разваренный кус мяса.
Боец пробормотал благодарность, а когда Федотыч кончил раздачу, сказал, желая польстить повару:
— Да, работенка у вас! Сложна! Прямо сказать — ответственное дело целую роту накормить, шутка ли!
— Эх, парень! — сокрушенно проговорил Федотыч. — Это разве работа? Что я варю? Щи да каша — пища наша, да пшенный концентрат, что бы им на том свете фрицев кормили! Тоже ассортимент! Тьфу! Ты бы взглянул, как я в мирное время кулинарил. Скажем, принял заказ котлету «де-воляй» приготовить…
— Как, как? — вытаращил глаза Чуриков.
— Наваляй! — невозмутимо откликнулся Кузя.
— Да, берешь, значит, куриную ножку, жаришь в масле и сухарях, косточка, как пистолет, торчит, гарнирчик из свежинки — огурчик, молодая картошечка — объедение! Или свиную отбивную, или мозги «фри».
Кузя, не удержавшись, громко срифмовал последнее блюдо. Все покатились со смеху, Федотыч обиделся, а подошедший Каневский сказал:
— А не мешало бы теперь в «Метрополе» посидеть! Заказал бы сейчас сборную солянку, шашлык, пивца пару бутылочек!
— А для аппетита?
— Особую московскую, сто пятьдесят с прицепом.
— А я бы картошечки с салом поел! — сказал Иванов. — Молока бы выпил.
