Онколига - [6]

«Худому», с трудом выговаривающему каждое слово, хотелось поставить точку в разговоре, явно не уместному и несвоевременному в этот период, поэтому, продолжая поворачивать руки под иглу от капельницы, он постарался закончить еще не начавшееся:

— Отец Олег…, протоиерей, желудка уже нет, как и половины остального кишечника — слава Богу за все! Братья, прошу вас…, чуть попозже… — помолюсь пока…

— БОзара нееет. Тыыы… это…, отче, не серчай… Угу… отдыхай… — Более-менее чувствующий себя Иван, поменял позу, оказавшись чуть ближе к Хлысту. Появление батюшки оказало свое воздействие на обоих. И тот и другой достаточно видели за свою жизнь чужих страданий, мучений, болей, многое причиняли и сами, за что иногда совестивились и даже каялись, впрочем, совершенно не признавая своей неправоты в содеянном.

Появление отца Олега несло почему-то облегчение — только одно появление, с этим непомерным и непонятным смирением и совсем сбившим с привычного хода мыслей «помолюсь пока», когда любой, только принявший в себя дозу, предположительно губительной для онкологических опухолей и метастаз, и точно вредоносных для человеческих организмов, химический препаратов, с трудом боролся с наваливающейся усталостью, болью, тошнотой, желая отвлечься от гнетущего и навязчивого настроения, отчаяния, от бьющегося в висках: «наверное, опять не поможет».

Эти палаты, постоянные очереди, одинаково и одно и то же не выражающие взгляды, таких же, как они, безнадежно больных, вынужденные переносить непонимание всего остального мира, его неприязнь, холодность, нескрываемую отторженность, точащие, давно истекшее, терпение, однообразные проблемы, все это ломало, перемалывало, вбивало в цемент однообразного вынужденного подвига, никому, кроме них самих, не нужного сопротивления одному и тому же врагу — онкологическому монстру, поглощающего день от дня десятки тысяч, еще недавно полных жизни, планов, мечтаний, наслаждений, активных и не очень представителей человечества, с каким-то странным предпочтением тех, кто нуждался в прохождении чистилища — для подавляющего большинства конечного смертью от последнего испытания, для меньшинства, якобы выживающего, лишь одного из них.

Большинство научается смиряться со своими положением, не теряя надежды, даже на смертном одре, смиряется с болезнью, участью, не сбывшимися мечтами, не достигнутыми целями, пологая оставшуюся часть своей жизни на выбранное стремление. Вот в этом последнем только и различались, разнились, будут не похожи они, да пожалуй, еще в отношении родственников к происходящему с ними.

Все страхи и опасения, весь, переполненный переживаниями, эмоциональный фон, не многим отличается у способных обеспечить себе хорошее лечение и не имеющих такую возможность совсем. Да и какая разница, смотришь ты на приближающийся промежуток времени перехода «от сюда туда», называемый смерть, с конфеткой во рту, лежа на мягких перинах или черпая суп, приготовленный из гнилой картошки и содержимого банки дешевой тушенки, наполненной, чем угодно только не мясом, сидя на деревянном, оставшимся от деда, табурете!

Глупо мучить себя переживаниями о том, каким будет «ваш уход», если все существование на земле, не отметилось ничем замечательным, достойным благодарности человеческой и славы Божией — тщетной прошла жизнь, ничтожны и равны, как все, вы перед смертью. Открывающаяся приближающаяся очевидность пугает уже понятными перспективами в Вечности, нить милости Божией вот-вот обрывается, как канат над пропастью под вашими ногами, мытарства, как Дар при жизни, оказываются ожиданием ада, но еще есть возможность присоединиться к поющим «Аллилуйя», еще возможно будет победно бросить в личины недругов — производных недуга: «Смерть! где твое жало? ад! где твоя победа?!» [7]— условие прежнее, как и Господь все тот же — покаяние! Да не оставит никого Бог пред кончиной без этого дара Своей безграничной милости!..

Настолько тонка и очевидна бывает интуитивная чувствительность онкологических больных, как, наверное, и всех болящих тяжелыми, не исцеляемыми смертельными недугами, в отношении своих «соратников», что удивление от ощутимого и Андреем, и Иваном, почти физически, исходящего тепла, тихого радостного смирения, сбывшегося еще при жизни, вымоленного чуда, в ореоле которого и пребывал, лежа в безмолвии, беспамятстве, сияя так же ослепительно, как и совершенно не материально, что чувственно только внутренне добрыми сердцами людей, которые, бывающими, кстати, далеко не сразу заметными, случаясь и у, казалось бы, далеко не добрых высших созданий Божиих. Одно внедрение в вашу жизнь, оканчивающуюся таким кажущимся несчастием, потому как ничем другим поначалу казаться и не может, такого человека, возможно и совершенно немощного физически, но лучащего этой светлой силой надежды и поддержки, возбудит в вас, в совсем отчаявшемся и озлобленном, желании идти дальше, не сдаваясь, не унывая — его пример сподвигнет к поддержке вас и ваших родственников, что быстро убедит их в вашем выздоровление.

Одно такое доброе чудо на сто событий подавляющих вашу волю и веру, способно зарядить и утвердить вброшенное Богом духовное зерно, с духовной точки зрения, на благодатную почву, с материальной — на совершенно не здоровую и не годную уже ни для чего. Как мягкий, нежный, невероятно живучий росток пробьет он любою преграду к солнцу, быстро разовьется в мощное древо милосердия, окормляя своими плодами, каждого жаждущего их.