Они. Воспоминания о родителях - [15]
Склонность к самопожертвованию проявлялась и в политической деятельности. В 1917 году Маяковский погрузился в революцию с большим пылом, чем любой другой русский писатель его масштаба. “Принимать или не принимать? Такого вопроса для меня <…> не было. Моя революция”, – пишет он. Для него не существовало черной работы. Годами подавляя личные чувства, он по-футуристски громогласно славил строительство плотин и фабрик, был певцом советской промышленности. “Но нынче не время любовных ляс. / Я всю свою звонкую силу поэта тебе отдаю, / атакующий класс”, – писал он. Маяковский был членом Народного комиссариата просвещения и протеже Анатолия Луначарского: было решено послать поэта с лекциями по всей России – воспевать советский режим. За один месяц этот “барабанщик революции” (как он сам себя называл) объехал восемнадцать городов. Заводские рабочие и студенты его боготворили: на выступления собирались тысячи людей. Маяковский много сделал для того, чтобы русский народ принял большевизм.
С 1919 года он употреблял свой художественный талант на рисование агитплакатов – иногда по несколько штук в день. Его знаменитые на всю страну слоганы – за один год он мог написать несколько сотен – прославляли макаронные изделия, конфеты, галоши, шины, даже соски. “Всё, что требует желудок, тело или ум, – всё человеку предоставляет ГУМ”, “Лучших сосок не было и нет – готов сосать до старых лет”.
В 1924-м Маяковский написал поэму в две тысячи строк в память Ленина. Ее встречали овациями.
В 1920-е годы Маяковский ездил с пропагандой по зарубежным странам: он побывал в Латвии, Германии, Польше, Чехословакии, Франции, на Кубе, в Мексике, а также в Штатах, где задержался на несколько месяцев и успел стать отцом: американка русского происхождения Элли Джонс родила от него дочь. Но бурная патриотическая деятельность, конфликт между публичным обликом и настоящим лицом, подавление своего таланта ради блага страны – всё это привело к депрессии. Постепенно он понял, что, направляя всю энергию на революционную деятельность, “наступая на горло собственной песне”, он рискует утратить свой талант. “Только большая, хорошая любовь может спасти меня”, – делился он с близким другом Романом Якобсоном, который впоследствии станет знаменитым литературоведом, одним из тех, кто определил пути развития науки в XX веке. По словам Якобсона, 1928 год, когда Маяковский познакомился в Париже с Татьяной Яковлевой, стал роковым для поэта – он был сломлен, жизнь в одиночестве стала невыносимой, Владимир нуждался в перемене.
К 1928 году младшая сестра Лили Брик, Эльза Триоле – утонченная, обаятельная эмигрантка, глубоко привязанная к сестре, – уже восемь лет жила попеременно в Париже и Берлине. Со времен первой поездки Маяковского во Францию, в 1922 году, когда она водила его по Парижу и была его переводчицей (Владимир наотрез отказывался учить иностранные языки), Эльза понемногу шпионила за ним для сестры, докладывая ей о романтических эскападах поэта. Но вплоть до 1928 года у Лили не было поводов для беспокойства. В этот приезд он собирался отправиться в Ниццу, чтобы навестить свою американскую любовницу Элли Джонс – она привезла их дочь, которой в ту пору шел третий год, на первую встречу с отцом. Хотя ходили слухи о нелюбви Маяковского к детям[32]и встреча, с точки зрения Элли, обернулась полным фиаско, Лиля с Эльзой опасались, что поэт решит уехать с матерью своего ребенка в Америку. Чтобы отвлечь его от американской угрозы, Эльза решила познакомить Маяковского с юной русской красавицей – моей матерью, Татьяной Яковлевой. В день возвращения из Ниццы, 25 октября, Эльза повела Маяковского к парижскому врачу, который был известен в эмигрантских кругах. От жены врача она знала, что Татьяна Яковлева тем же утром должна была прийти к нему на прием.
Но интрига провалилась. Маяковский пришел к врачу, увидел Татьяну и без ума в нее влюбился. Вспоминая эту встречу, мама говорила, что он повез ее домой, в такси кутал ей ноги своим пальто, а перед бабушкиным домом рухнул на колени и признался ей в любви. “Да-да, на колени, прямо на тротуаре, – говорила мама. – Посреди бела дня”.
Этот coup de foudre[33] был взаимным. С 25 декабря по 2 января Татьяна и Маяковский виделись каждый день, пока у него не кончилась виза и ему не пришлось возвратиться в Россию. Маяковский с гордостью ходил по Парижу с высокой белокурой красавицей, не уступавшей ему темпераментом, и даже уважал ее пуританские убеждения – Татьяна не разделяла богемных взглядов своего круга и твердо решила хранить девственность до свадьбы. Она понимала, каким непростым человеком был Маяковский. Он боялся одиночества, ревновал своих друзей и требовал их безраздельного внимания – если товарищ вдруг отказывался поиграть с ним вечером в шахматы, это было предательством. Маяковский был мучительно озабочен вопросами гигиены (последнее, возможно, было связано с обстоятельствами смерти отца) – не брался за дверную ручку, не обернув ее предварительно носовым платком, всюду таскал с собой металлическую мыльницу, а если ему доводилось пить в общественных местах, то непременно протирал стаканы всё тем же платком.
