Они ведь едят щенков, правда? - [54]

— Да, — сказал Фэнкок. — мне доводилось общаться с ним несколько раз.

— Тогда вы понимаете, о чем я. У него есть харизма. Я знаю, вы, бостонцы, писаете кипятком по поводу семьи Кеннеди. Так вот — у этого парня харизмы больше, чем у всего этого клана, выехавшего на пикник у себя в Хайаниспорте.

— Благодарю за культурно-историческую справку, — сухо бросил Фэнкок. — Ладно, Барн, давайте признаем, что Его Святейшество — человек огромного магнетизма. Так почему у нас никого нет в его ближнем кругу?

— Дело в том, что мы пытались внедрить своих людей. Но он всякий раз просекал их — в точку! — как будто на опознании в полиции. У этого парня антенны — как у марсианина. Ладно, все верно — он же живой Будда, правда? И после третьего раза он нам передал: «Завязывайте с этим, ребята! Мне не нужны шпики в моем окружении. У меня и так много забот — не хватает еще, чтобы китайцы думали, что я работаю с вами». И тогда нам пришлось отстать.

Фэнкок сказал:

— Значит, зря мы тратим все эти миллиарды на нужды разведки.

— Но-но, Рог, не надо! Не надо заводить эту песню. Мои кадры засели в президентских кабинетах, во дворцах и даже в шатрах посреди пустыни. У меня есть люди та-а-ак высоко, что вам понадобился бы ректоскоп, чтобы разглядеть их. Я просто хочу сказать — легче было бы свалить одного из двенадцати апостолов, чем внедриться в окружение этого типа.

Фэнкок вздохнул.

— Успокойтесь, Барни. Я и не ставил под сомнение ваш профессионализм. Я лишь пытался указать на то, что в данном случае было бы приятно ступать на землю не босиком, а хотя бы в сандалиях.

— Вот китайцы, — продолжал Стрекер, сделав вид, будто сменил гнев на милость, — их МГБ — они-то внедрили своих людей в его ближний круг. Но этот номер вышел лишь потому, что сам Его Святейшество не против.

— А почему?

— Ну, так он и сам может за ними приглядывать. Скармливать им время от времени что-нибудь — с тем чтобы в Пекине все были спокойны и довольны. — Стрекер немного помолчал. — А этот так называемый инцидент с отравлением в прошлом месяце в Риме?

— Так они не…

— Конечно нет. Да и зачем бы они с этим возились — теперь-то? Когда старикану уже семьдесят шесть. Однако надо отдать должное его тибетской душе: ему удалось-таки поднять со дна разную любопытную муть. О да, не все благополучно в Поднебесной. В Чжуннаньхае. Если бы их стены умели говорить! Да, впрочем, они это и делают.

— А что там происходит?

— Ну, — сказал Стрекер, — на прошлом заседании Постоянного комитета разгорелась очень оживленная дискуссия о том, можно ли впускать Его Святейшество на родину. Похоже, Ло с Ханем решили сделать ход против Фа. Надеюсь, у него хватит сил, чтобы дать им отпор. На кону стоит слишком многое.

— Вы что же — думаете, там назревает переворот?

— Упаси меня бог, чтобы я читал вам лекции по китайской истории, — сказал Стрекер, — но, если я не ошибаюсь, кажется, первая передача власти в Китае мирным путем за последние четыре тысячи лет произошла — постойте-постойте, — в две тысячи втором году, верно? Мы не предсказываем государственного переворота. Пока. Однако в последнее время Ло и Хань как-то очень сплотились. Прямо как ребята в «Горбатой горе»[48].

Фэнкок был явно поражен.

— Не хотите же вы сказать…

— Это просто метафора, Рог, просто метафора. — Стрекер поглядел на помощника государственного секретаря. — Я уверен, что наш добрый Государственный департамент имеет свой взгляд на вещи. Но, если наши сведения верны и Ло с Ханем действительно планируют захват власти… Можете назвать меня трусом, но от одной только мысли, что Китай окажется в руках этой парочки, у меня руки тянутся к бутылке. Впрочем, вы же — стратег и мыслитель гарвардской выучки, а я — всего лишь тупой морпех, силящийся кое-как прожить день.

Фэнкок попросил присутствующих поделиться своими мнениями. И потом терпеливо слушал, как помощник министра Госдепартамента отметал всё, сказанное Стрекером, как ни на чем не основанную чепуху.

— Благодарю вас, джентльмены. Я ознакомлю президента с вашим мнением по данному вопросу.

Когда госдеповцы уходили, он нарочно сказал достаточно громко, чтобы слышали остальные:

— Барн, проводите меня до моего кабинета. Я хотел расспросить вас о том, что произошло в Омане на прошлой неделе.

Он объявил Блетчину, что их нельзя беспокоить, и закрыл дверь.

— Барн, ну зачем вы каждый раз вытворяете такие штуки с Госдепом?

— У каждого из нас есть свое хобби.

— Что нам делать? Что — черт возьми — нам делать?

Стрекер поерзал на сиденье.

— Ну, я знаю, что я бы сделал лично.

— И что же?

— Вам это не понравится.

— Ну же, говорите.

— Десять кубиков хлористого калия.

Фэнкок, моргая, продолжал смотреть на него. Он вдруг напомнил Стрекеру бронзовый бюст одного из его выдающихся предков — того самого, который в тысяча шестьсот лохматом году велел повесить в Бостоне квакершу — возможно, за то, что она утверждала, будто класть в овсянку сахар в воскресенье — не грех.

— Барн, — проговорил Фэнкок, — ради всего святого. Что вы такое говорите?

— Вы спросили, Рог, а я вам ответил.

— Вы что же — советуете мне отправиться к Президенту США и сказать ему: «Черт возьми, давайте-ка просто укокошим его — и дело с концом», да?