Они узнали друг друга - [30]

— Уж так повелось, — неодобрительно поджимая губы, начал он, — что непризнанным людям все готовы сочувствовать, и никто не пожалеет тех, кто во имя долга вынужден встать неудачнику на пути. Забывают, что ученый — тот же солдат на неспокойной границе… Росткам нового, говорят, не дают ходу, выдергивают их, прежде чем они расцвели. А кто виноват? Все, что развивается, требует себе места, добивается долговечности, и, конечно, за счет других. Дайте волю этой поросли и ее бойким побегам — и они плодоносную почву обратят в пустырь, заглушат все, что вырастили поколения.

Это было не очень удачное начало. Валентин Петрович неоднократно слышал это от Пузырева с той же интонацией, в тех же выражениях. Сейчас он предпочел бы узнать, почему Лозовский должен уехать и что за «дельце», подобно нарыву, вот-вот вскроется.

Ардалион Петрович с тем же скорбным видом продолжал:

— А как дорого мы платимся за излишнюю чувствительность! В прошлом веке полковому лекарю Бруссэ взбрело в голову, что солдаты, подобранные на поле боя последними и потому более обескровленные, быстрей излечиваются и выздоравливают. Кровопотеря, таким образом, не только не вредна, но и полезна. Беспочвенная теория не получила отпора, и над страной разразилась беда — пиявки стали панацеей против всякой болезни. В ту пору говорили, что Наполеон опустошил Францию, а Бруссэ ее обескровил…

Пузырев эффектно развел руками, как бы выражая этим глубокое сожаление по поводу того, что случилось во Франции, и удовольствие при мысли, что это событие подтверждает его собственную теорию.

— Во все времена ученые воевали, — решительно и бодро продолжал Ардалион Петрович, — не всегда справедливо, но неизменно во имя и для блага науки. Великие люди, которыми мы справедливо гордимся, не щадили друг друга. Кох не жалел дурных слов для Пастера, а Пастер в свою очередь — для Коха; Дарвин жестоко поносил Ламарка, а великий Везалий, немало пострадавший от завистников и невежд, осудил Фалопия, которому медицина столь многим обязана… Научное наследство обязывает нас вести одинаково беспощадную борьбу как с незрелыми идеями, так и с отжившей практикой… Если бы ученые не позволили канонизировать Галена, медицина не отстала бы на полторы тысячи лет… Я вижу себя солдатом науки и это почетное бремя готов нести до конца…

Собственная речь глубоко растрогала Пузырева, он нервно потер руки, торжественно сплел их на груди и в благоговейном молчании опустил глаза.

— Истинное знание найдет свои пути, — закончил он, — ничто плодотворное не пропадает. Не мягкость и снисходительность, а твердость и строгость должны сопутствовать науке. Бывает, что труды, достойные признания, не находят поддержки при жизни ученого, но какого истинного исследователя это сделает несчастным? Не ради славы же и богатства, почестей и удовольствия трудится гений!.. Семену Семеновичу этого не пенять, — неожиданно ввернул Пузырев, — он себе не изменит и, кстати говоря, никуда не уедет, хотя бы потому, что задумал жениться и даже невесту себе подыскал.

В этом внезапном переходе от вечных идей к житейским будням и шутливой концовке все было заранее рассчитано. Учтены неожиданность и необычность сообщения о женитьбе и веселое впечатление, которое оно произведет на старого холостяка. Самое серьезное было впереди, и Ардалиону Петровичу казалось, что деловую беседу, как и всякую другую трудную работу, всего лучше начинать смехом и шуткой. Злочевский рассмеялся и, обрадованный тем, что затянувшаяся проповедь пришла к концу, весело сказал:

— Пожелаем Семену Семеновичу, чтобы ему так же повезло, как и вам. Ведь Евгения Михайловна истинный клад.

На это последовал долгий взгляд, известный в институте как «сторожевой». Правый глаз Пузырева не упускал собеседника из виду, а левый, чуть скошенный, казался безучастным. Тот, на которого этот взгляд устремлен, не имел оснований сомневаться, что мысли Пузырева обращены к нему, тогда как в действительности Ардалион Петрович отсутствовал.

— И клад, и удача, не спорю, — с неожиданно прорвавшейся грустью произнес он, — а вот как это сокровище удержать? Ведь друг мой Семен Семенович стал не в шутку волочиться за Евгенией Михайловной.

7

Ардалион Петрович и не подозревал, до какой степени его речи расстроили Валентина Петровича и какие недобрые чувства пробудили в нем. Недавняя признательность за высказанную готовность помочь Лозовскому сменилась ощущением обиды и боли. Не были забыты и вздорный смех и неуместная шутка в ответ на искреннее признание, всплыли воспоминания о былом унижении и вынужденной уступке, которую ничто из памяти не изгладит.

Впервые за много лет Злочевский подумал, что не с ним одним, но и со многими другими поступал так Ардалион Петрович. Не творческие мечты диссертантов, не выношенные замыслы, а нечистые расчеты Пузырева овладеть удачей соседнего института, опередить соперника — объявлялись их важной научной задачей. Не странно ли, что все это проходило мимо него и не вызывало ни осуждения, ни протеста. «Эпоха требует, чтобы частное подчинялось общему, — утешал недовольных Пузырев, — личное — коллективному».